Карл Мориц - Антон Райзер

Он не видел никакого выхода из лабиринта, куда завело его собственное безрассудство, – перед ним была холодная голая стена, лживый спектакль подошел к концу.

Он выбежал за ворота и в отчаянии стал метаться взад-вперед по аллее, где так часто предавался приятнейшим размышлениям. Мимо него с равнодушным видом шли люди, и никому не приходило в голову, что в эту минуту он расстался с единственной надеждой своей жизни и был теперь одинок как никто в мире.

Но вот что странно: в этом состоянии полнейшего одиночества в нем проснулась прежде неведомая потребность любви, ибо его отчаяние незаметно обернулось состраданием к самому себе, и теперь ему не хватало рядом существа, которое разделило бы с ним это сострадание.

Сразу вернуться в гостиницу он не решился и, оставив себя без обеда, зашел туда лишь ближе к вечеру, чтобы затем отправиться в театр, посмотреть «Дезертира», оперетту, ознаменовавшую гибель всех его надежд.

И что же? Никогда в жизни он так сильно не сопереживал судьбам других людей, как в тот вечер судьбе любовников, разлучившихся под угрозой смерти. Он вспомнил Гомера: девы, оплакивавшие гибель Патрокла, рыдали и о собственной судьбе.

Сама музыка трогала его до слез, а каждая реплика потрясала душу. Но особенно близко к сердцу принял он сцену, в которой Дезертир, уже узнавший о своем смертном приговоре, все хочет написать письмо своей возлюбленной, а подвыпивший сосед по камере пристает к нему с вопросом, как правильно пишется какое-то слово?

Здесь Райзер всей душой почувствовал, как мало людям дела друг до друга, до судеб других людей. Тут он вспомнил своего товарища и его шляпу с кокардой. Зачем было ему с таким усердием чистить кокарду, как не затем, чтобы понравиться своей девушке, той единственной, которая была тогда его богиней, он же хотел вновь обрести себя в ее любви.

Пьеса закончилась счастливо, несчастные были утешены, слезы сменились смехом, горе – весельем, но Райзер возвращался на свою квартиру подавленный и с тяжестью в сердце, впереди была только тьма и ни единого луча надежды.

Воротившись домой, он сразу повалился на кровать; чувства его омертвели, мысль не находила выхода, ему оставалось только заснуть. Пробуждения он не желал: впереди тупик, надеяться не на что и просыпаться незачем.

Мысль о саморастворении, о полном забытьи, о бесследном исчезновении всех воспоминаний и всякого сознания казалась ему столь сладостна, что в эту ночь он вполне насладился благодатной силой сна; расслабленных душевных сил не тревожило даже малейшее желание, призрачная надежда ни разу не явилась ему во сне, все осталось в прошлом и завершилось вечной могильной тьмой.

Вот так благодетельно природа подает отчаявшемуся чашу забвения всех страданий, испив из коей, он стирает в своей душе самую память о том, чего прежде желал и к чему стремился.

Когда на исходе следующего утра Райзер очнулся от глубокого сна, он почувствовал тело и душу чудесно окрепшими, ощутил в себе силу преодолеть все препятствия, вставшие на его пути к желанной цели.

Ему пришла мысль попробовать найти здесь частные уроки, жить собственным трудом и наняться в театр безвозмездно. Снова поймав слабый луч надежды, он опять поверил в свои силы и еще более утвердился в своем намерении.

С такими мыслями он оделся и сразу отправился к Экхофу, испросил у того совета и рассказал о своем решении жить собственным трудом, не раскрыв, однако, способа предполагаемого заработка.

Экхоф похвалил его за стойкость и выразил уверенность, что его просьба будет удовлетворена. Библиотекарь Райхард, которому Райзер тоже открыл свои планы, пообещал на другой день дать определенный ответ.

Райзер вернулся домой полный новых надежд, задуманное начинание представилось ему еще более достойным, поскольку сочетало в себе искусство с прилежным и полезным трудом, необходимым для пропитания, свободные же часы он намеревался полностью посвятить искусству.

В тот день он снова пообедал в обществе хозяина, за доверительной беседой, чувствуя в себе непреклонную решимость перенести ради искусства все жизненные невзгоды – ограничить себя лишь самым необходимым, сутками не спать, лишь бы практиковаться в искусстве и добросовестно преподавать.

Исполнившись благодаря этим решениям поистине героического мужества, на следующее утро он вновь явился к Райхарду – и выслушал окончательный приговор: его прошение о принятии в театр на безвозмездных условиях не может быть исполнено и никаких новых ангажементов в настоящее время в театре не предусматривается. Если бы Райзер пришел на несколько недель раньше, можно было бы подобрать ему место, но теперь поздно.