Сергей Кутолин - Памяти Брюсова

1.
Да, он был труженик – поэт,
Он сам себя воздвигнул на Парнасе:
Поэт и образ в редкой ипостаси ,-
Он сам чеканил много лет.

Он мишурою критик изъязвлялся
И слабостям по жизни предавался.
Служил правительству – тельцу,
Считая Власть Труда к лицу.

Но классик полки золотой
в словарной мишуре наречий
пылал в поэзии он печи,
и слова яркий звук литой
в душе историй умывал,
и все , что мог, он предсказал.
2.
" Я жажду книг, чтоб сделать груду слов "
В. Брюсов. "Терцины к поискам книг",1901г.

Ты жаждешь книг, чтоб "сделать груду слов".
Но этот метод для меня не нов,
Труднее вычленить их измы,

услышать их рычащий стон
в боренье фоазео –логизмов
и ими литеро – ворон метлой

гонять в искусстве и науке,
и в жизни с удовольствием седеть
от ощущенья радости – не скуки.

Как хорошо в просторе песни петь,
где от души строка порой ложится
и в ритме бюрократов не боится.

Пускай их рев, пускай их вой
мои глаголы поедает, –
их тварность в этом лишь скисает,

Но оборотов давит строй,
и жизнь рефлексией в нас рвет,
о слово словом фразы трет

И парадигмы порождает.

3.ДАНТЕ
Равновеликий божеству он прозревал
и в душах одолел у тьмы звериное смятенье,
Он был как молния мгновенья,

В воображении резца из мрамора он стал,
когда в звероподобным жили люди,
и, полагая, мир им всем подсуден,

Плели свой век из серых паутин ,
и глупостей в них вал был в сущности един
и озарялся пеплом, дымом от костров,

В них плоть терзалась не от снов,
а превращалась в прах и тьму страданий,
Тот ветер из воспоминаний

До нас донес поэзию мечты,
и в ней живем мы снова – я и ты.
Проходит время бесконечной чередой,

Оно как в комнате пустой
аукается гулко в переходах
кругов, где не было свободы, –

Там Данте в нас встречается с мечтой.

4.НАПОЛЕОН
Когда из пушек Ватерлоо
вас положили в пух и прах,
не дрогнул лик его суровый,
Ему неведом жизни страх.

Лишь на скале в унылом лике
Переживал он Мир опять,
Душа его в зверином рыке
Желала мир кромсать и рвать.

Он новый дал миропорядок
В тяжелом пламени свободы,
И в жерлах пушек встали годы
Из мертвых тел людской породы.

Историки в елей речений
его эпоху превратив
и светом славы озарив,
кровавых рек людских мучений

при Ватерлоо пьедестал
воздвигли ложному кумиру,
коротконогому сатиру
в ком зверь лесной извечно спал.

5.
В исчезновении нет смысла и надежды,
Но дышит тут сама безбрежность,
Там нет цепей, там нет оков
И череды без смысла снов.

Там нет, там нет воображенья,
Бессмысленно само стремленье
Проникнуть в таинства удел, –
Исчезновенье есть предел

и обращение в ничто.
Там нет предметности на "Что?"
Но там глаголами сверкают
процессы действия опять, –
необратимость не унять,
Там на Надежду уповают.

6.
Ах, Дурбан, жемчуга огней!
Пылающее море светобликов
И чаек розовых в своих гортанных криках,
И шепот ночи в шелесте теней.

Унылые гудки от лайнеров седых,
пекущихся о собственном уюте,
и жизнь, живущих в чистых и простых
круизах , в замкнутой каюте.

Ах, Дурбан! Я тебя люблю:
Твои коттеджи, и бассейны, виллы,
и бедность наготы, когда я крепко сплю,
и предсказаний смысл праматери Сивиллы.
И только здесь я чувствую опять
как сладко мне в постели дома спать.

7.
Как шелестит индийский океан, –
Один единый в многих лицах,
И бремя золота румян
На небеса от них ложится.

А дальше Дурбан голосистый
вплетенный в сети рас и наций,
яхтклубов рева и оваций
тотализаторов рысистых,
пекущих денежный улов
из глупостей надежды – снов.

Волнуется Индийский океан
как сине-розовый всемирный сарафан,
И, вдруг, в победном цвете суеты
приоткрывает ОН мечты.

8.
Позолоченное море,
апельсиновый песок,
Ветер с пеной крепко спорит
и кудрявится Восток.

Кипарисы и платаны
шлют привет седой волне,
Чья душа там тихо стонет
и поет сейчас во мне.