Любите людей

О «хозяйском отношении» к литературе

Наша литература сейчас на верном, но трудном подъеме. Мы многим навредили сами себе: «бесконфликтностью», ошельмовываньем ряда достойных уважения имен и книг, ханжеством, небрежением к художественной стороне, к искусству, психологии, во имя немарксистской плоской «тенденциозности». Сейчас нельзя допустить, чтобы снизили хоть на йоту пафос великой литературы.
В этих чрезвычайных обстоятельствах есть в нашей литературной жизни вещи, которые все еще нужно общественно компрометировать путем гласной дискуссионной критики. Одной из таких вещей является варварская литературная нетребовательность, провинциализм, невежество, а навстречу этому — разнообразное и темпераментное скорокропательство «на потребу». Это бывает не только в случаях отсутствия литературных дарований, но даже и с заслуженными талантливыми авторами под влиянием тех или иных, подчас неведомых, причин. Мы еще являемся свидетелями полнейшей литературной нетребовательности — в печать проникают произведения, написанные беспомощной или холодно-ловкой рукой, художественно недостойные тех идей, которыми они — формально — всегда напичканы. Но «посягательство на высокий сюжет с доморощенными средствами вызывает брезгливое чувство» — так говорил И. Е. Репин. И когда современный критик встречает произведение, на его взгляд, унижающее и самое литературное дело, и понятие идейности, произведение, в котором на каждой странице — насилие над вкусом, над эстетическим чувством советского читателя, он, этот критик, не в силах в своей статье ограничиться одной лишь «сердечной тоской», «болью» и «сочувствием автору». Он имеет право и обязан найти слова, которые бы показали его «брезгливое чувство» к халтуре. А это чувство выражается, конечно, не охами и вздохами, не ханжеским «плетением словес», а насмешкой, резкостью, пародийным заострением, даже нанесением словесных обид… «Резкий тон во многих случаях — это единственный тон, приличный критике, понимающей важность предмета и не холодно смотрящей на литературные вопросы» (Н. Г. Чернышевский). И вот этот по необходимости «резкий» тон сейчас некоторыми понимается как несовместимое со статутом «хозяйского отношения» к советской литературе качество критики. Едва только литературный брак и непорядочность назовешь своим именем, как те, которые вчера еще готовы были «выжигать» и «выкорчевывать», те именно, от кого литература все время чувствует неудобство и опасения, теперь нежно голосуют за «хозяйское отношение»… За так называемое хозяйское отношение, скажем мы! Ибо в отношении к литературе, к искусству нельзя рассуждать: «в хозяйстве все пригодится». Истинно хозяйское отношение здесь — это требовательность, страсть, высокие критерии, стыд, который, вопреки пословице, «ест глаза», резкое порицание в литературе того, что так нелюбо нашему читателю.
Все эти вопросы, конечно, требуют широкого общественного обсуждения. Справедливо отстаивая товарищеские методы литературной полемики, во всех случаях ( во всех случаях!) борясь с проработочной, бессердечной, казенной критикой, примеры которой еще так часты, мы, однако, во имя подлинно хозяйского отношения к советской литературе, во имя ее великого будущего должны сопротивляться попыткам «всех примирить, всё сгладить», ханжескому сюсюканью при виде откровенной нехудожественности, конъюнктурщины, слабости. Доверие к литературе, к таланту, бережность и честность, подлинно партийный взгляд на труд писателя и труд критика не имеют ничего общего с распространяемым время от времени «Литературной газетой» хозяйским отношением… к халтуре.
1955

ПИСЬМО ЧИТАТЕЛЬНИЦЕ Д. ЧАВЧАНИДЗЕ

Москва, сентябрь 1955 г .
Дорогая Джульетта. Ваше письмо я прочитал давно, потом куда-то его засунул и только теперь извлек и перечитал со вздохом…
Вы, вероятно, и не помните того, что наговорили мне? Будто бы все мы, критики какой-то «группы Померанцева», — в прошлом хорошие люди — сейчас отступили, что для меня лично это отступление началось с не полюбившейся Вам чем-то рецензии на Бианки и закончилось позорной статейкой «Приговор народа», будто бы я выдумал себе какую-то «отвратительную» позу «отверженного рыцаря», что вообще я ничтожный трус и ренегат…
Вы думаете, что все это было мне приятно читать? Первое Ваше письмо было куда приятнее… Единственное, что все-таки составляет для меня бочку меда на ложку дегтя в вашем письме, — это сознание того, что ты здесь что-то царапаешь, изредка печатаешь, порою даже не придавая тому значения, а где-то далеко требовательная и суровая девочка все читает и ничего не прощает…
Ах, Джульетта, как бы Вам объяснить все, что сейчас делается? Не надо сердиться, не надо говорить мне обидных слов об «отступлении». Оттого, что некто М. Щеглов похвалил среднюю (но не ничтожную) книжку, а его рецензии дали дурацкий заголовок, ведь ничего не переменилось: и стены не обрушились, и книги не перестали писаться — хорошие и плохие. И потом, Вы же не сможете сказать, что в этой рецензии, в своих рассуждениях автор отказывается от всего, что защищал вчера, что он требует теперь неправды, агитацистики, бездушия, антихудожественности. Нет этого! Единственное, в чем Вы меня уличаете,— это в том, что я похвалил плохую вещь. Но, «завысив» оценку данной книги, автор же все-таки не поступился главным: понятиями о том, что в литературе хорошо и что плохо. И Вы должны понять, что для подлинного страстного воззвания нужен иной случай — это ведь то, что у нас называется «проходная» рецензия, никому ровным счетом не нужная и потому скучная.
Литература, Джульетта, вообще писание — это не всегда то, что делали Мопассан, Александр Блок или Чернышевский, иногда это, в силу житейских обстоятельств, незаметная поденщина. Лишь бы это не вырождалось в беспринципность и халтуру. При всей своей суровости Вы вряд ли захотите обругать меня так, я надеюсь.
Жалко, что мы не увиделись с Вами в Москве летом. Я в это время был в Крыму и пробыл там до середины сентября. Посмотрел бы я на Вас, какая Вы…
Представляю, какими глазами встретили Вас в «Новом мире», когда Вы искали Померанцева. Вы, Джульетта, как и многие из молодых читателей, слишком большое значение придаете и статье «Об искренности в литературе», и ее автору. Вы даже пишете «группа Померанцева». Это ошибка. Я, например, едва знаком с Померанцевым… И не надо думать, что Померанцев — мученик, с ним ничего драматического, насколько мне известно, не произошло. И мне немного досадно, когда такие умные читательницы, как Джульетта, говорят о нем как об апостоле. Тогда как дело не в нем, не в его статье, а в более широких и мужественных вещах. Не надо унывать, Джульетта, и не надо ничего оплакивать. Мы живем в необыкновенное, суровое, полное нежданного-негаданного время. Думайте о серьезном, ничего не бойтесь, будьте всегда честной и любите людей. Когда я вижу, сколько на свете чудес, сколько любви, хороших людей, дорогих слов, картин, музыки, когда я знаю, что стоит только позвать — и сколько всех нас откликнется! — то можно ли из-за того, что в литературе сейчас, скажем, невесело и приниженно, можно ли из-за этого терять голову! Все будет хорошо!
Не бойтесь, Джульетта, я напишу когда-нибудь, может быть, скоро, статью, которая и Вам понравится. Вы не станете меня так жучить, как в своем последнем письме…
А статья о Бианки все-таки одна из моих любимых, и Вы здесь несправедливы, я думаю. Всего доброго Вам.
Пишите, если захотите. Зовут меня Марк.
М. Щеглов.