Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Двух бойцов примешь…

Невестка заперла дверь на засов, другая полезла в сундук. Хозяин рухнул на лавку и мотал головой в бессильной ярости.

В тишине было слышно, как сосет и причмокивает малыш. Бабы пришли за печку, стали и смотрели, как Варвара кормит.

– Погодить надо маненько, – сказала она, улыбнувшись виновато. – Дыхнуть не дасть, покуда не нажрется. Такой бесстыжий…

Ночью старшая невестка провела Варвару огородом, указала тропку.

– До речки дойдешь и ступай берегом, за мельницей выходи на большак… Тута вас никто не увидить.

Она подержала ребенка, пока Варвара наматывала веревку на запястье.

– Далеко табе?

– Коли Бог дасть, завтре к ночи домой будем.

Увязая в сугробах, Варвара тянет по склону оврага санки с сеном. Внизу на дороге ветер вздувает поземку, ползут розвальни по направлению к селу. Мужик придержал лошадь и, задрав голову, наблюдал, как Варвара падает и поднимается, ловит санки.

Спустившись, она узнала Лебеду.

– Откуль ты в такую рань?

Он безнадежно махнул рукой, вылез и стал привязывать ее санки к задку своих.

– Ловко ты кувыркалася…

Лошадь тащилась шагом. Варвара сразу замерзла, стучала зубами.

– Кобылу даром заморил, – заговорил он с досадой. – В волость тягали к комиссару. Хочуть невалидов обратно в армию, мало им молодых робят… А с кем я биться должон, лопни ихние глаза? На фронте шумели: кидай штык в землю, пущай будеть мир. Вон он и вышел мир: седьмой год воюють без останову, и никакого замирения не видать… Жеребая Чубарка, ее соблюдать требуется…

– А ворчишь! – засмеялась Варвара. – С прибытком тебе, Давыд Лукич! Тьфу, чтоб не сглазить… И будешь ты у нас теперя о двух конях.

Он обернулся к ней, не мог сдержать неловкую счастливую улыбку:

– Корову, слыхал, привела?

– Погоди, и лошадь приведу.

– Энто с каких барышей? Али хлеба не забрали? Пожалели тебе?

– Куды там! Мальчонка ишо сиську сосеть, а с его уж три пуда разверстки положили да сены воз.

– В аккурат… – он злорадно усмехнулся. – Поманули, посулили, а прижали-то покрутей прежнего. Нет, энта новая начальство совсем никуды.

В землянке ребенок, узнав ее, замахал ручками и пускал пузыри. Она сунула ему соску из нажеванного хлеба.

– Ребятенок-то чей? – Лебеда спросил невзначай.

– Мамкин, – буркнула Варвара.

– Без мужика управилася?

– Угу. Слово знаю…

Серый пасмурный свет сочился в окошко под крышей. Она натолкала в печь соломы, схватилась за самовар. Лебеда взял шапку.

– Куды ишо? Снедать будешь?

– Какая ноне угощение… – Он с сомнением поскреб подбородок.

Ухмыльнувшись, она мигом вынула из печи котелок с вареной картошкой, из бочки в сенях добыла капусты и огурцов, толстыми ломтями нарезала соленого сома. Когда она брякнула на клеенку чугун с дымящейся похлебкой, Лебеда скинул тулуп.

– Под такие ба харчи, эхма!..

Она смерила его взглядом. И, нагнувшись к сундуку, со звоном припечатала к столу заткнутую тряпицей бутылку:

– Али я порядку не знаю?

– Истинно, анчутка… – он хрипло рассмеялся.

Варвара обиделась.

– Оченно досадно, Лукич, от тебе такие слова поганые слыхать. Брехня энто, наговоры! Живу как люди, одной надёжей живу…

– На кого? – Он усмехнулся недобро. – У тебе и нету никого, ни родни, ни мужика…

– Дюже ты злой, батюшка. – Она покачала головой. – Нехорошо…

Взяла луковицу и, содрав шелуху, принялась крошить ее в чашку с грибами.

– В Усмани на мыловаренном я работала. Жалованье не плотють, а заместо мыла дали, – заговорила Варвара сердито. – Пошла на базар торговать… и как раз облава. Мужчина с чеки, злющий как змей, в морду леворвером тычеть… Один дяденька сапоги тоже продавал. Энтот скаженный как ахнеть ему в грудя! Убил до смерти и как звать не спросился… – Она полила грибы маслом и подошла к Лебеде. – Сейчас он мине стрелить, а на квартере Паланька в тифу помираеть. Он как глянеть! У самого бубон под носом, глаза желтые, как у кота, – страсть! И велит отпущать, только заругался… Все она, заступница, Матерь Божья…

Лебеда угрюмо смотрел на нее исподлобья:

– Дура ты али как, не пойму? Али блажная навроде Мартынки-дурачка?

Он крепко взял ее за плечи и стал целовать в губы. Она замычала, грибы полились на пол. Он толкнул ее к лежанке, опрокинул.

– Охолонись, Давыд Лукич, чего ты… – бормотала она.

И покорно обмякла в его руках.

Лучина догорела и погасла, роняя искры. На дворе послышались голоса. Затопали в сенях, кто-то выругался, стукнувшись о притолоку.