Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

На горизонте поблескивают золотые купола. Сколько хватает глазу, по обоим берегам, по буеракам спешат к монастырю люди.

В наступившей тишине неожиданно раздается тонкий голос Александра:

– Да испра-а-авится мо-о-литва моя…

Другие подхватывают:

– Я-а-ко кадило пред тобо-о-ю…

Снизу, с берега, отвечают еще голоса. Молитва плывет над долиной.

Парамоновна качает головой, кивая на Александра:

– И попустил же Господь… Бродяга голохвостый, а поеть – чистый херувим!

По берегу дымят костры богомольцев, расположившихся на ночлег.

Парамоновна ужинает хлебом и луком и рассказывает:

– …Таперя повезла ее в Содомиху, к батюшке, за тридцать верст. Отец Силуян, дюже хорошо отчитываеть… Семь Евангелиев по семь раз он над ей читал. Стихла вроде. Дак мужик ейный, Пётра, такой озорник, чурбак с крыши ей на башку сбросил, она брюхатая была. И пошла-поехала, мальчонку мертвенького принесла…

Нюрка безучастно жует краюху хлеба, глядя за реку. Солнце садится в облака.

– Поучить-то некому, что ль? – зевая, говорит Арсюшка. – Ему бы оглоблей-то по зубам, небось, притих бы.

– Завтре у плащаницы помолимся, авось прошибеть ее, обратно в образ придеть…

Александр угрюмо смотрит на Варвару:

– А ты чо молчишь, голубица? Дома-то, небось, тоже не мед? Ай мужик не дерется?

Варвара презрительно дернула плечом, укрыла Палашку.

– И отродясь пальцем не тронул. У нас дом большой, справный. У нас энтого не заведено.

– Молоканы, что ль?

– Православныя. Цветов пропасть, и лазоревые, и мальвы. Тута этак качели… Мы с Панькей, энто сноха старшая, сидим, арбузы трескаем. А то подсолнухи.

– На качелях? – удивляется Парамоновна.

– А свекор сам, Яков Трофимыч, батюшка, все лаской, все добром, гостинец завсегда привезеть…

– Ишь, забаловали тебя, – вздыхает Парамоновна. – Слышь, Нюрка, как люди-то живуть!

Варвара скромно опускает глаза:

– Чего ж и не пожить-то всласть, коли можно…

– Ой, брешешь! – говорит Александр. – Побожись!

У ближнего костра все затихли – поет горбун нищий:

Подходят еще слушатели, складывают копеечки в шапку. Горбун разливается, вскрикивает:

Привстав на костыле, горбун зазывно кричит:

– Драгоценныя братия и сестры! Вы подайтя не нам на прошения, а своей души во спасения! Подайтя ни другу, ни брату, подайтя самому Господу Святу!

У костра течет разговор:

– Сама-то не видала, брехать не стану, а слыхать сподобилась. К земле ухом ляжешь – колокола так и гудуть…

– В Макарьевском уезду, на Люнде-реке, во озере во Светлояре. Три дни ходу отсель…

– А ежели мырнуть, к примеру?

– Ишь, ловок! Мыряли табе поумней. А только ни един не всплымши…

– А почто же не видать его по сю пору, Китеж?

– По грехам по нашим. Вера наша самая правильная. Да нешто мы ее блюдем?

– Куды! Испоганили веру православную. Христа продали…

– Кто Расеей владает? Немцы да жиды…

– Ванькя-то русский больно прост. Сосуть нашу кровушку, известно…

– Царь-то будеть наш, православный вроде…

– А кругом царя кто? Аблакаты-депутаты, жиды да татаре…

– А царица? Обратно немка…

Александр вскакивает:

– Да немцы-то откуль взялися? В книге-то про наши грехи сказано, про расейские. “Токмо о нас печалуют день и нощь, о отступлении нашем, всего Государьства Московского, яко Антихрист царьствует в нем и вся заповеди его скверная и нечистыя…” А не знаешь, не бреши.

Баба колотит мальчишку, тот истошно ревет.

– Да провались ты, бесененок, послухать не даеть…

– Нешто можно дитю родную так лупцевать? – сердито говорит Александр. – Все татаре виноватые. Я вон у татарина на ссыпке служил – нация самая смирная, чистая, даром что нехристи. Али то немцы до полусмерти пьють, до смерти бьють?

– Табе и жиды, може, любы? – насупясь, спрашивает старик.

– Уж энти-то, по крайности, друг за дружку держатся. Да детишков своих не мордують вот этак по-нашему… Окаянней нас нету народа…

– Да что же это, братцы? – вскрикивает молодой мужик. – Не дам православных поганить!

Бабы осаживают его:

– Верно говорить-то… проспися ступай!