Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

По степной дороге Варвара идет в толпе богомольцев. Палашка дремлет в пехтере у нее за спиной.

На обочине девка плачет над лежащим стариком, кричит, трясет его немилосердно, брызгает на него водой. Прохожие останавливаются, кладут копеечки подле лежащего.

– В холодок его надо, в холодок!

Странник с голой как шар головой рассуждает:

– Пострадать-то первейшая дело, пользительно. Брюхо-то, она к земле тянеть, а боль душу легчить…

– Вона в переду бабоньку облегчили уж, – лениво замечает приземистый мужик Арсюшка. – Бусы агатовые прям с шеи сняли…

Рядом шагает его спутник Александр, безбородый, с женственным нежным лицом, длинноволосый, как поп.

Раздается рев. Старик в дерюге на голом черном теле, весь обмотанный цепями, плюется, грозит палкой:

– Хвостатые, хвосты-то мельтешать! Восплачете, да поздно! Не угрызешь, не отмоешь… У, двоеверы, сучья порода! Поволокуть крючья железныя! В смоле кипеть, а зябко!

Бабы охают, крестятся.

– И каких только страстей на нашу головушку…

– Энто Андрюша сенгилеевский, – объясняют в толпе. – Ужасть какой святой жисти человек. Вериги тридцать лет таскает чугунные на голой шкуре, гноем умывается…

Парамоновна, огромная толстая тетка, идет с молоденькой бабой Нюркой.

– Была девка как девка, а теперя кликать стала, – кивая на молодуху, рассказывает она Варваре. – В храме ореть как ошпаренная, пеной брыжжеть. Мужиков покусала, пятеро удержать не могли…

Нюрка, услышав, что говорят о ней, улыбается робкой дурацкой улыбкой.

– Дочкя, что ль? – спрашивает странник.

– Крестница.

– По грехам, стал быть, дается. Грешать – не думають, а опосля вон…

– Брехать – не пахать, – сердится Парамоновна. – Нашел грешницу. Мужик у ей такой душегуб. Как нарежется – и давай ее утюжить чем ни попадя. Трясовица ее бьеть, огнеястра называется.

– Господь терпить долго, да бьеть больно.

– Господь у тебя какой-то жидовский, – с улыбкой говорит безбородый Александр.

– Сам жид, – не раздумывая, отвечает странник.

– Прям не Господь, а Иван Грознай. Застращал бабенку, осудил ни за что.

– А вот как батюшка родный: крепче сечеть – крепче любишь. Баба, она и есть сосуд гряха.

– Пущай сосуд, а все к Богу ближей тебе.

– Энто каким же местом, прости господи?

– А хоть и брюхом. Жизню Господь даеть, а носить ее кто? Баба.

Странник плюет и отходит в сторону, крестясь, пропускает идущих.

– Энто и свинья нечистая поросятов носить. Суесловы треклятые, спаси Христос…

Бабы заспорили.

– Человек-то, видать, строгий, ретивой. Обиделся, вишь…

– Со свиньей-то тоже ровнять негоже.

Александр угрюмо улыбается.

– Вера-то не одним страхом стоить, – говорит он упрямо. – Христос без света – рази Христос?

Парамоновна неодобрительно косится на него.

– Тебя как величають, матка?

– Я дявица, а не матка табе. Звать Анна Парамоновна.

– Поем-то как, Парамоновна? – говорит Александр. – Свет твой присносущий, Светодавче… А на Фавор-горе как он им показался, апостолам?

Парамоновна растерянно оглядывается. Все слушают Александра. Варвара уставилась на него – он вдруг подмигнул ей.

– Лице его просияло, аки солнце, одежды же убелилися, аки свет… Вот он, Исус. Я есмь пастырь добрый… Ай вру?

Бабы вздыхают:

– А звать тебя как, касатик?

– Лександрой крестили.

Парамоновна шепчет Варваре:

– Должно, батюшка, а скрылся, чтоб не донимали…

Дорога вползает в березовый лесок. Все пыхтят, утирают пот, радуются тени.

– Смерть как пить хотца…

– Ужо завтре опосля обедни вдосталь напьемся.

– У Алпатова в трактире блинцы с яичком разговенные – язык проглотишь…

– Да белужины под хреном, – мечтательно вздыхает Парамоновна. – Да чайкю…

– Да мужичкю… – лениво добавляет Арсюшка.

– Вот дурак-то, прости господи! Сказала ж – дявица я.

– Эвто поправим – мигнуть не успеешь, вона в холодок…

Парамоновна пошла пятнами.

– Кабацкие ваши рожи! Кобели бесстыжия! Вот Бог-то наказал – и борода не растеть, морда голая, как у бабы. Глядеть тошно!

– Твоя правда, не взошла у его борода. Зато огурец уродил! Иди, подержися…

Старухи хохочут. Александр ухмыляется:

– Загадку отгадай, Парамоновна. Сверху дыра, снизу дыра, посередке огонь да вода.

– Пьяницы проклятые! Пакостник, паскудник, глаза твои накройся!

– Да энто не ты, толстомясая, энто самовар…

Лесок обрывается, открывая даль. Дорога уходит под изволок к реке.