Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

Франция оккупирована. Польшу поделили. Исчезли три балтийских государства. Советы напали на Финляндию. Когда отчаяние дошло до дна, в марте 40-го он открыл тетрадь. Через месяц отметил в дневнике: “стал присаживаться к письменному столу”. Осенью его словно прорывает – 12 рассказов за полтора месяца, вся будущая вторая часть, кроме “Натали”. Дар вернулся, у него выросли крылья. Шедевры случаются один за другим – 22 октября закончена “Таня”, 23-го дома скромно празднуется его семидесятилетие, бутылку хорошего вина подарила Марга. Утром 24-го он уже пишет “В Париже”.

Временами он сидит до глубокой ночи, запершись в кабинете, пока голод не заставит выйти похлебать “тошнотворного супу из белой репы”, то бишь из турнепса. Работая, он по-прежнему много курит и позволяет себе выпить коньяку или “самодельной водки”, то есть попросту самогону, который сам же и гонит, а выпив, клянет себя в дневнике за то, что не удержался.

Потом наступает провал на месяцы, на годы. Война приходит в Россию, он молчит больше двух лет. Весной 44-го следует новый взлет – 11 рассказов в два месяца, один за другим. Третьего мая закончена “Холодная осень”, двенадцатого – “Чистый понедельник”, шестнадцатого – “Пароход “Саратов”, восемнадцатого – “Ворон”. Это третья, последняя часть книги, прибавятся к ней три послевоенных рассказа.

Силы тают. Все мучительнее становится одолеть крутой подъем к дому. Такси исчезли, в автобусе толкучка, приходится стоять всю дорогу или присаживаться на железную ступеньку. “Так холодно в комнате, что лежа читал в меховых перчатках”. Угнетает неотвязная мысль о еде, он худеет и с детской жалостью к себе отмечает в дневнике потерю в весе.

Хворает жена, он замечает бессильно:

Как горько трогательна, тиха, одинока, слаба Вера!

Ему кажется, что жизнь посмеялась над ним. От нобелевских денег остались крохи, а он даже квартиры не удосужился купить, приходится нанимать, и теперь уже ясно, что до конца дней. Он содержит шестерых, пятерых, троих, у него живут годами, а когда объявляют о депортации евреев, он прячет у себя знакомых. В доме полно народу, а ему кажется, что никогда не был он так одинок, один – наедине со смертью.

Как-то ночью, уже в постели, с книгой, в мертвой тишине дома вдруг точно очнулся с ужасом: какое одиночество! И это последние дни и ночи жизни!

В такой обстановке пишутся “Темные аллеи”. Старость, одиночество, безысходность.

Но ничего этого нет в книге.

Где и когда происходит действие?

В России до революции.

Оба понятия канули в небытие, все равно как Египет фараонов, и, чтобы вызвать у читателя живое конкретное ощущение того и другого – страны и эпохи, Бунин прибегает к пространственному и временному построению, единственному в своем роде. Место действия, как правило, русская провинция – деревня, уездный город, дача, но и Москва, Петербург, Одесса, Кавказ. Ни в одной из его книг не было такого количества топонимических названий – упоминаются 28 городов, 20 губерний, Задонщина, Кубань, Сибирь, Волга и волжские пристани, Владивосток, – прямо учебник российской географии. И тут же рядом – Париж, Вена, Венеция, Индийский океан, Иудея, Испания. В сознании читателя восстанавливается связь России с остальным миром, нарушенная революцией, и тем сильнее чувствуется ее, России, неповторимое своеобразие.

Предреволюционная эпоха показывается с разных временных точек – то изнутри нее, то с эмигрантского отдаления. Начавшись девяностыми годами ХIХ века, повествование держится большей частью у рубежа семнадцатого года, то вдруг погружается в екатерининское царствование, то во времена Николая Павловича, то резко приближается Парижем тридцатых, воссоздавая единство и непрерывность российского исторического пространства. Возникает объемный стереоскопический образ “серебряного” века, прошитый множеством культурных, религиозных и исторических ассоциаций и упоминаний.

По “Чистому понедельнику” можно с успехом изучать церковную топографию и литературно-художественную жизнь Москвы накануне революции. Относясь к православию скорее равнодушно, в эмиграции Бунин остро чувствовал его материнскую связь с русской культурой. На небольшом пространстве рассказа упоминаются храм Христа Спасителя, Иверская часовня, Василий Блаженный, Спас-на-Бору, Новодевичий монастырь, Рогожское раскольничье кладбище, Марфо-Мариинская обитель, Чудов монастырь, Архангельский собор, с ними соседствуют “Лунная соната”, Толстой, Пьер Безухов, Платон Каратаев, Гофмансталь, Шницлер, Тетмайер, Пшибышевский, Художественный кружок, Андрей Белый, “Огненный ангел” Брюсова, Шаляпин, марш из “Аиды”, Лаврентьевская летопись, “Сказание о Петре и Февронии”, молитва Ефрема Сирина, Пересвет и Ослябя, Эртель, Чехов, Грибоедов, Художественный театр, Станиславский, Москвин, Качалов, Сулержицкий.