Ирина Цыпина - Лабиринт (сборник)

Папа рассказывал какие-то истории, крутил один и тот же диафильм про «Мишку на Севере», но я чувствовала, что он тоже почти не со мной. Ночью я беззвучно плакала в подушку и не могла понять, за что у нас забрали Сашеньку. Наверное, не случайно через много лет в нашу семью вошёл Александр, мой муж, как напоминание о неслучившемся. Круг замкнулся.

Но тогда, в тот страшный февраль, мне казалось, что беда поселилась в нашем доме навсегда. Имя этой беды – резус-фактор. В те годы о нём ничего не знали, наука ещё не подошла к решению этой проблемы. Смерть ребёнка, родившегося абсолютно здоровым, была загадкой. Ребёнок, получая материнское молоко, несовместимое с его собственными белками, отравлялся антителами материнского организма. Если бы проверили маму на этот злополучный резус-фактор, то не разрешили бы ей кормить ребёнка. На искусственном вскармливании Сашенька бы не погиб. В нашей семье было бы счастье! Это потом, через несколько лет, маму приглашали в женскую консультацию, врачи советовали ещё раз родить, уверяли, что всё будет хорошо. Но она не решилась, она уже сделала выбор: у неё на всю жизнь будет один ребёнок. И этот ребёнок – я.

Читаю по слогам: «Идёт бычок, качается, вздыхает на ходу…». Мне плохо, непонятно, страшно… За окнами падает медленный снег, сумерки, мы с мамой в комнате одни. «Ох, доска кончается, сейчас я упаду!».

Маму из этого шока потери абсолютно неожиданно вывела подруга, пришедшая её навестить примерно через месяц. Они с мамой работали в одной больнице и были сокурсницами по мединституту. Её звали девичьим именем – Лёля. Модная, яркая, на высоченных каблуках, с летящей чёлкой блестящих медных волос. Оперирующий врач-гинеколог, отличный диагност, она знала о женщинах всё.

Лёля принесла огромный шоколадный торт, а мне – красивую немецкую куклу. В комнате запахло весной, мандаринами и изысканными дорогими духами. Они с мамой долго разговаривали, пили чай, но мне врезалась в память Лёлина фраза:

– Хватит убиваться, надо жить! Это почти, как аборт… Вот у меня – одна дочь, а совсем недавно пришлось сделать аборт. И что? Больше я не хочу рожать, решено.

Аборт. Это незнакомое слово стало ключевым в нашей семейной истории. Мама медленно возвращалась к жизни, заставляя себя мысленно уравнять то, что уравнять невозможно – свой выстраданный крест по Сашеньке с убиенными до рождения душами чьих-то неродившихся детей. А что ей, несчастной, оставалось? Самообман.

В этой непридуманной истории мама и Лёля – антиподы. То, что для мамы было невозможным, для Лёли было повседневной, профессиональной рутиной. Для мамы потеря ребёнка обернулась кровоточащей раной на всю жизнь. А для скольких женщин избавление от нежелательного младенца стало осознанным, трезвым, жестоким выбором. Человек слаб, не судите строго, но…

Даже само слово «аборт» звучит, как «нож», как «орудие уничтожения», как «клинок, врезающийся в сердце». Аборт – это, как приглашение на казнь с разрешения самых близких. Без объяснения и без права жертвы на обжалование приговора. И простите мою назидательность и сумбурность фраз. Просто я – ещё в той холодной, зимней комнате, где разбросаны детские погремушки, где в углу стоит пустая детская кроватка, где плачет навзрыд моя молодая мама… Где я, маленькая девочка, стала свидетелем того, как страшно, когда умирают дети.

Поверьте, никто из них, нерождённых и несчастных, никогда не хотел умирать.

Саломия с главой Святого Иоанна Крестителя (Бернардино Луини, 1480-90 Милан)

Экскурсия в далёкое прошлое. Как на машине времени въезжаю в другое измерение. Заново открываю для себя туристический маршрут. Эйн-Карем, иерусалимский квартал, где бывала не раз, но всегда торопясь, проходя мимо, не успевая остановиться, оглянуться.

Никому не дано дважды войти в одну реку. Я пальцами ловлю холодные струи родниковой воды и вдруг, как экстрасенс, начинаю чувствовать пульс того далёкого, исчезнувшего времени, того лучезарного дня, когда всё только начиналось… Именно здесь, на этом месте, в горном селении Эйн-Карем, возле источника Мирьям. В весеннем прозрачном воздухе, вы только внимательно всмотритесь, как на голографической картине, проступают контуры двух прекрасных женских силуэтов в нездешнем свечении сиреневого мерцающего света.