Георгий Натансон - 320 страниц про любовь и кино. Мемуары последнего из могикан

19.01.44 г.

«Русский народ должен выйти из этой войны прославленным победителем, достойным самой лучшей судьбы, самого высокого уважения. Нужно думать, что послевоенный период принесет ему большие достижения в искусстве, в науке, культуре, достижения эпохи послевоенного ренессанса!»

21.02.44 г.

«Сегодня меня исключили из Всеславянского комитета. Завтра, очевидно, исключат из Комитета по Сталинским премиям и снимут с художественного руководителя. Все успокоения моих друзей оказались тщетными. Оргвыводы начинают действовать, петля вокруг шеи затягивается».

25.06.45 г.

«Вчера я был на Параде Победы на Красной площади. Перед великим Мавзолеем стояли войска и народ. Мой любимый маршал Жуков прочел торжественную и грозную речь Победы. Когда вспомнил он тех, кто пал в боях в огромных, неведомых истории количествах, я снял с головы убор. Шел дождь, оглянувшись, я заметил, что шапки больше никто не снял. Не было ни паузы, ни траурного марша, ни молчания, были сказаны вроде бы между прочим две или одна фраза. Тридцать или сорок миллионов жертв и героев будто провалились в землю или совсем не жили, о них не вспомнили как о потерях… Стало грустно, и я уже дальше не интересовался ничем.

Перед великой их памятью, перед кровью и мучениями не встала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки. Наверное, так и надо. Или, может, нет? Ибо почему же плакала весь день природа? Почему лились с неба слезы? Неужели она подавала знак живым?»

27.07.45 г.

«…Товарищ мой Сталин, если бы вы были даже Богом, я тогда не поверил бы, что я националист, которого надо клеймить и держать в черном теле. Неужели любовь к своему народу есть национализм?

…Зачем превратили мою жизнь в муку? Для чего отняли у меня радость? Растоптали мое имя? Однако я прощаю вас. Будучи весьма малым, прощаю вам малость вашу и зло, потому что вы не совершенны, как бы ни молились вам люди».

Вернемся к «Жизни в цвету».

Наступила новая весна. Под Москвой, в районе Кунцево, мы нашли замечательный яблоневый сад, который необыкновенно красиво расцвел (сейчас это место застроено жилыми домами).

Задолго до начала съемок Александр Петрович дал мне и другому ассистенту Марии Кучеренко задание – найти двенадцать девушек-красавиц, которые, стоя на лестницах у цветущих яблонь, опыляли бы цветы. Мы выполнили задание постановщика и привели на его утверждение юных прелестниц.

Мария Кучеренко, мать известного режиссера Якова Сегеля, мальчишкой снимавшегося в фильме «Дети капитана Гранта», появилась в саду с Аллочкой Ларионовой, которую отыскала в одной из школ. Она училась в десятом классе. Едва увидев ее, Александр Петрович просто озарился и, конечно, поставил ее на передний план. Это был первый съемочный день в жизни Аллы Ларионовой. Ну а я в нее влюбился в ту же минуту. Вот истинно русская красавица, спокойная, гордая и величавая. Ее золотые волосы, подсвеченные солнцем, образовывали нимб над головой. Ее точеная фигурка, конопатое личико с вздернутым носиком вызывали восхищение. Оказалось, в этой огромной Москве мы жили почти рядом, на улицах у метро «Бауманская».

– Алла, дай мне свой номер телефона. Если будут съемки, я тебя приглашу.

Но я не утерпел, позвонил ей через два дня, и мы встретились. Встречи в дальнейшем проходили на бульваре недалеко от Елоховского собора. Мы гуляли по улицам, сидели на лавочках, и я признавался ей в любви, твердил о ее необыкновенной красоте. Ну и, конечно, много говорили о кино. Я во всех подробностях вспоминал о своей работе с Иваном Пырьевым, которому ассистировал на съемках фильмов «Секретарь райкома» и «В шесть часов вечера после войны», рассказывал о Марине Ладыниной, Михаиле Жарове, Евгении Самойлове, о ВГИКе, который я закончил и в который советовал ей поступать.

– А ты думаешь, меня примут?

– Конечно, примут, ты же такая красивая!

– А разве во ВГИК принимают по красоте?

– В том числе и по красоте, – утверждал я.

На экзамене она понравилась Тамаре Макаровой и не понравилась Сергею Аполлинариевичу Герасимову, но, разумеется, ее приняли.

«Жизнь в цвету», как и все новые картины, принимал сам Сталин. Александра Петровича он на прием не пригласил. Ивану Большакову, председателю Комитета по кинематографии СССР, приказал убрать ряд эпизодов, дорогих Довженко, а картину переименовать из «Жизнь в цвету» в «Мичурин».