М. Загребельный - Сергей Параджанов

Я понимаю, что сейчас речь не об этом. Но все его преступления условны и срок наказания может быть условный. Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних осложнений. Иначе это может привести его к неминуемой гибели. Конечно, не дело Грузии держать Параджанова в своей тюрьме. Мне больно соотносить одно и другое. Грузины были всегда милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов – самый несчастливый из них.

Мое письмо совершенно личного свойства. О нем никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим еще раз прошу простить меня. Позвольте пожелать Вам радостной, счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастья совершенны. Во всяком случае, я здесь, в Тбилиси.

Супружеская чета Гуэрра в те дни находилась в Ликани (Западная Грузия), в элитном санатории. Вдруг разнесся слух: для прохождения курса процедур приезжает Шеварднадзе. Гуэрра деликатно, но прямо дал понять руководителю Грузии, каковы масштабы интереса во Франции и Италии к судьбе Параджанова. И гордо сообщил: он – своеобразный посол созданных за рубежом комитетов за его освобождение.

Гуэрра спросил Шеварднадзе, глядя ему в глаза: «Зачем вам, грузинам, стряпать своими руками грязные «дела» Москвы?» Суд в помещении тбилисского Дома работников искусств освободил Параджанова 4 октября 1982 г.

Грозный поначалу, получив новое указание от властей Грузии, суд в одночасье изменил тон. Прокурор в перерыве между заседаниями подошел к Параджанову и на ухо сообщил, что срока не будет: «Только, пожалуйста, Сергей, не устраивайте публичного спектакля». Но тот не послушал.

Перед объявлением оправдательного приговора Параджанов вдруг потребовал слова и заявил, что милиционер, охраняющий его, разительно похож на Наполеона: «Ну-ка, сделай голову так, а теперь руки. Наполеон!» Потом рассердил судью: «Принесите килограмм лаврового листа. И белую простыню». – «Зачем?» – «Вы вылитый Нерон». По залу прошелся смешок. Покончив с Нероном и Наполеоном, этот обличитель «советского фашизма» вдруг заговорил о том, что он – настоящий ленинец и единственный режиссер, который может снять достойный фильм о вожде, великом мученике.

Вскоре Мастеру предложили снять вместе с Додо Абашидзе «Легенду о Сурамской крепости». Картину закончили в 84-м. Чета Гуэрра вновь приехала из Италии в Ликани, где услышала, что новый фильм не нравится местным властям:

«Узнав о нашем приезде, Шеварднадзе позвонил и попросил посмотреть «Легенду…» В Тбилиси мы пошли с Сержиком в небольшой зал (если не ошибаюсь, Дома кино), заполненный, судя по всему, чиновниками республиканского Госкино. Я и Лора сидели в первом ряду, Параджанов – на галерке…

Мы – единственные, кто после каждой части изо всех сил хлопали. Еще не включили свет, как Тонино вскочил и, выкинув руку вверх (повторяя почему-то известный жест Муссолини), закричал: «Капо лаворе!» – “Это шедевр!”»

В учебнике все было просто: Грузия становилась государством и обносила себя стеной от захватчиков, ставила крепости на границах. И они стояли. Только одна – Сурамская – никак не держалась: рассыпались камни. И строители пришли к гадалке и спросили, что делать, и та велела в основание крепости замуровать младенца мужского пола – тогда крепость станет нерушимой. Строители так и сделали, и предсказание сбылось. Параджанов изменил только одну деталь в средневековом грузинском эпосе: жертва, положенная в основание крепости, по легенде режиссера, из пассивной (безропотный младенец) стала активной: зрелый юноша сам приносил себя в жертву родине. И все наполнилось другим воздухом и смыслом. Воздухом высочайшей трагедии и поэзии. Это жертвоприношение, по Параджанову, было нотой повыше всех ранее известных жертвоприношений.

Участник съемок «Легенды…» А. Атанесян вспоминает: «Всю картину Сережа раскадровал своими руками, нарисовал каждый кадр – небольшой рисунок, чуть больше спичечного коробка. Он нарисует композицию и передает ее нам: «Вы такими каляками-маляками все окружите». Мы зачерчивали, подклеивали, вырезали – словом, делали всю черновую работу. Потом он сверху просто пальцем – помадой ли, маникюрным лаком, горчицей ли – давал тональность. Весь фильм предстал в последовательности. К началу съемок Параджанов был абсолютно готов. Он – да, но не мы. И вот почему. Сергей был совершенно непроизводственный человек, он знал, что хочет, но точно поставить нам задачу не мог. Мы не понимали, что от нас требует постановщик, и всегда опаздывали – ассистенты, помрежи, бутафоры. Мы не могли не опоздать, ибо не знали, что у него в голове. Он видит готовый кадр, каждый из нас должен сделать маленькую деталь, но Параджанов не объясняет, какую именно, и получаются неувязки, нервная обстановка и крик. Для него ясность творческой цели, для нас – абсолютная неорганизованность. И съемки были сплошь и рядом мучительными. Он работал с сотрудниками по многу лет, хотя про одних говорил, что это разбойники, про других – что «их видели уходящими в горы с двумя мешками денег» и прочую чушь…