Александр Иванов - Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

Ну, это все отступление от жизни – и в жизнь.

Очень часто и много читались куски из его сценариев. Даже не читались – проговаривались! Как примеры. Это было, в частности, на тех занятиях, где речь заходила об экспозиции, каких-то драматургических началах. Приводились очень часто куски из «Маскарада» Лермонтова. Не говоря уже о том, что Даль нам всю свою композицию лермонтовскую рассказывал. Без чтения стихов. Как и что сделает. Несколько раз к этому возвращался, и упоминал почему-то Зал Консерватории, но чаще – Концертный зал им. Чайковского. Этот зал его грел чем-то. По-моему, ему там мешал кто-то организационно, и он хотел что-то приспособить. К атмосфере именно этого зала он как-то неровно дышал. И потом этот наш этюд со свечами вдохновил его на какое-то странное сценическое действо. Точнее – это совпало с Далем. Стихи, свечи, разговор о гибели, о бессмертии – что-то тут его цепляло, и он несколько раз возвращался к этому в контексте Лермонтова.

Еще он читал нам куски какого-то сценария, но что именно – я не помню. А на самом последнем занятии, 26 февраля 1981 года, была лекция . Если до этого он читал что-либо свое как бы не специально, то тут была очень странная вещь. И вообще – странное занятие, с очень странным его поведением.

Вошел совершенно отрешенно. Без традиционного приветствия. Прочел вслух свое эссе о положении дел на театре в тогдашней России. И, ничего не добавив, вышел. Мы побыли какое-то время в тишине аудитории, потом кто-то выглянул за дверь: Даль сидел на подоконнике в коридоре и курил… Вот, собственно, и все занятие. Потом он ушел.

Но, повторяю, это была лекция. А до того всегда было живое слово. И потом у Даля была хорошая память! Он читал нам какие-то стихи – к месту и не к месту. Постоянно что-то цитировал. Например, вещи своего любимого Лермонтова обкатывал на нас постоянно. Тем самым он как бы заставлял нас читать классическую литературу…

Или вот я вспоминаю один из его любимых анекдотов, который он рассказывал много-много раз:

– Сидят на ветке два бегемота. Один – оптимист, другой – пессимист. Один говорит: «Ой! Напильники летят!» Пессимист: «Да… летят…» Вдруг слышится: «Эй, братцы! – кричат напильники. – На юг куда лететь?» Оптимист говорит: «Как летели, так и летите!» Вдруг летит еще один напильник и кричит сверху: «Ребята! Где тут наши? Куда полетели?» Оптимист: «Да вот…» А тут пессимист перебивает его: «Вот – туда!» И показывает в другую сторону. Фьють! Улетел. «Ты это чего?» – «А он – без ручки»…

Вот такой странный анекдот Даль нам рассказывал, подчеркивая, чего он от нас хочет.

Еще у него была любимая история про комара, которого звали Кузя. Комар Кузя был одновременно и этюдом с воображаемым предметом. Даль бесконечно долго мог рассказывать и показывать эту историю. Как всем становится его жалко, когда Кузю чуть не раздавили. Как он с ним начинает общаться, как он его сажает на руку, а Кузя его не кусает , потом расправляет крылышки и летит.

И вот с такими вещами он заставлял нас делать этюды. И сам нам их показывал. Вещи эти были очень милые и, по Далю, превращались в некую законченную драматургическую форму. Как хороший музыкант, Даль очень чувствовал: что есть начало, что – кульминация, что – обязательный финал и кода. Поэтому он и все анекдоты рассказывал не так, чтобы просто посмеяться, а изящно.

Анатолия Васильевича Эфроса Даль звал в своих рассказах дядей Толей. Это отдельная новелла.

Дело в том, что я на репетициях у Эфроса бывал еще до ВГИКа. Мне было безумно интересно. Даля в этих спектаклях не было. А я был большой поклонник Эфроса.

Олег Иванович упоминал свою работу с Эфросом в спектакле «Месяц в деревне» с Ольгой Яковлевой. Рассказывал он это специально – это был пример. А речь шла о «золотом сечении», о композиции на сцене. О том, где нужно стоять на сцене, чтобы это было хорошо и по композиции, и на глаз. Вообще, мизансцене Даль придавал очень большое значение – это была основа основ.

И как пример насилия режиссера над актером он рассказывал нам историю с Ольгой Яковлевой, когда он играл с ней любовную сцену в этой тургеневской пьесе. В центре сцены – беседка, и вокруг нее все развивается. Влюбленный Даль – Беляев должен был «ткать узор» вокруг нее. И все время играть спиной к залу. А в центре стояла Яковлева – Наталья Петровна.

– Эфрос просто насиловал меня! Я говорил, что как актер не могу все время так! Что это неправильно по сцене… Что я как мотылек кружу вокруг нее. Да, эта идея пластически хороша. Она существует правильно. Но нельзя на ней сделать все! Весь объем моей роли – только на этом! Яковлева в «изломе» находится в беседке, а я топчусь вокруг нее. Ну, это, конечно… актерские дела!..