Коллектив авторов Искусство - Бергман

Но тот же Остров может в какой-то момент стать незаменим как убежище, пристанище от жизненных невзгод. В книге «Латерна магика» Бергман описывает свое бегство из Швеции в пик налогового скандала. Он с женой Ингрид поселился в парижской гостинице, где оба изнывали от жары, сидя голышом у кондиционера под струйкой холодного воздуха. Жара, столь же выматывающая и враждебная, как в «Молчании», заставила беглецов переместиться ближе к Северу – в Копенгаген, зафрахтовать там частный самолет и слетать на Форё. «Возле старого дома <���…> вовсю цвела сирень, – пишет Бергман. – Мы до рассвета просидели на крыльце, одурманенные тяжелым запахом, а рано утром улетели обратно в Копенгаген». Дом – городской, как в «Фанни и Александре», или загородный, как в «Земляничной поляне», – нередко ассоциируется у Бергмана с ностальгией по детству. Но он же навсегда запомнил брошенную кем-то фразу о том, что жилище может стать смертельным оружием. Бергман ощутил ее смысл, когда в свое время попал в Кройцберг – примыкавший к Стене и населенный турками район Западного Берлина. Здесь не было ни одного немца, улицы воняли, и эта раковая опухоль на теле города приводила «в смущение немецкую совесть и с грехом пополам усмиренную расовую ненависть». По мнению многих, вместо подобных островов-гетто следовало бы создавать острова-лагеря, целые архипелаги. Единственным утешением служило то, что если восточный варвар ворвется в окруженный Стеной город-остров, он первым делом врежется в рыхлую массу не-немецких тел.

Бергман, даже ранний, остро ощущает драматическую отдельность человеческого существования. Четыре героини фильма «Женщины ждут», датированного 1952 годом, коротают время в летнем доме на острове в ожидании своих мужей, и каждая рассказывает остальным историю своего замужества. В последней из четырех новелл супруги, возвращаясь домой со светского приема, застревают в лифте и, неожиданно оказавшись лицом к лицу, осознают, что эмоционально давно потеряли друг друга, а их брак превратился в сугубо деловой союз. Лифт уподобляется острову, на который выбросило благополучную пару после внезапного кораблекрушения. Проведя ночь в вынужденной изоляции, они вновь открывают силу былых чувств и решают провести следующий день романтично, словно молодожены. Но как только они попадают в свою фешенебельную квартиру, телефон напоминает мужу о важной деловой встрече, и рутина вновь торжествует. Современная жизнь, отразившаяся в фильмах Бергмана, рассматривает возможность любви только как случайность или выгородку из реальности. Каждый человек – Остров, и, лишь оставшись наедине с самим собой, он может попытаться понять другого. Мужество Бергмана в том и состоит, что, оставаясь одиноким Островом, он поведал своим современникам о чувствах и страстях, которые они похоронили в тайниках своего подсознания, но счастливыми от этого не стали.

1996–2018

Человек в своей жизни сталкивается с тремя состояниями: одиночеством, существованием внутри коллектива и сосуществованием с Другим, с персонифицированным ближним. Одиночество воспето лирикой всех времен и народов, перипетии отношений героя и общества на протяжении столетий находят самое разное отражение. Жизнь вдвоем ждала своего часа и наконец дождалась его. Бергман-гуманист увидел ее как чистое самовыражение человека, как самоцель и как момент истины.

Этими двумя могут быть любовники, как в «Змеином яйце», супруги, как в «Благословенных» или в «Сценах из супружеской жизни», сестры, как в «Молчании», мать и дочь, как в «Осенней сонате», отец и сын, как в «Земляничной поляне». Ими могут быть и чужие друг другу люди, сведенные обстоятельствами, как в «Персоне».

Между двумя возникает та самостоятельная связующая реальность, которая по-русски очень точно определяется как привязанность. С этих пор у двоих нет отдельных жизней, отдельных бед и радостей, отдельных болезней и сомнений, отдельного прошлого и будущего. Они связаны, взаимозависимы и уязвимы друг в друге.

Другой – это тот, перед кем снимается социальная маска, исчезает амплуа. И в то же время Другой – это зритель, требующий маски новой, более изощренной и незаметной. Другой – это зеркало, неумолимое и жестокое, от которого порой хочется спрятаться или убежать. В этом зеркале то, чего недостает заглянувшему в него: энергия, безоглядная смелость жить и действовать – и, наоборот, болезненная осторожность и парализующее бремя выбора; деятельность – и созерцательность, дерзость поступка – и тяжкий дар осознания. Эти двое олицетворяют гармонию и одновременно оставляют впечатление режущего диссонанса. Они притягиваются и отталкиваются. Герои Бергмана более всего боятся подменить поклонение идолопоклонством, их кризис всегда обусловлен тем, что на каком-то этапе они видят, что верили в веру, любили любовь и ежечасно ощущали себя в высоком бытии, а не в рутинной экзистенции. Это высокое бытие не уживалось с человеческой повседневностью, оно бунтовало против капризов и произвола Другого и в итоге стремилось к монологичному, эпическому одиночеству, которое гарантировало герою невыпадение из стиля, сохранение масштаба. Идеальной иллюстрацией размежевания, отторжения двоих стал фильм «Молчание»: две сестры, две человеческие составляющие – плоть и сознание, витальность и рефлексия, здоровье и болезнь, потенция и знание – не в силах подчинить друг друга, пытаются преодолеть неполноту, недостаток своей природы, рассчитанной на сосуществование, на нерасторжимое единство двоих.