Евгений Чепкасов - Триада

«Немая сцена на полминуты, не больше, – прикинул я. – А через минуту меня попросту будут бить. Вот этим обломком черенка, похоже, подпирали дверь. Им еще можно очень ловко звездануть по коленке, неделю хромать придется. Кости нет: прилип, наверное, к какой-нибудь удобной щелочке и выручать не собирается. Н-да…»

Чтобы отвлечься от тошнотворных мыслей о солоновато вспухшей губе, прохудившемся носе или оке в трауре, я стал пристально смотреть на очкарика. Тот вдруг побледнел и боязливо спрятал взгляд в самый укромный уголок сарая, в декоративную гущу паутины. Знаю вас, очкариков, – сам такой! В абстрактных измышлениях вы хоть куда, а случись что конкретное – жирафы жирафами. А и тебя, милок, пробрало: застукали, запалили!

Полминуты просыпались и замерли внизу крохотным песочным холмиком. Бугайчик посмотрел на меня, потом сунулся взглядом в дверной проем и, видимо, поняв, что дополнительных гостей не ожидается, пружинисто встал на ноги. Он медлительно подошел ко мне вплотную и, чуть задрав голову, чтобы видеть лицо, угрожающе поинтересовался:

– Ты кого наркоманами назвал? – и после молчания с моей стороны прошипел: – Не слышу!

«Ого! – подумал я и ничего кроме подумать не успел – не оттого, что меня ударили, не было такого. Мысль прервалась потому, что в дверном проеме возник Костя – в лучших традициях приключенческого жанра, в распоследний момент.

– Как всегда, вовремя! – произнес я, стараясь выглядеть ироничным, а не благодарным. И, склонившись к недоумевающему бугайчику, шепнул: – А обо мне спроси у дяди Кости.

Костя представил меня как приятеля-одноклассника и писателя (при последнем титуле меня передернуло), рассказал, что то, что здесь было, – прикол, и похвалил бугайчика: мол, молоток, Леша, не законил. Все успокоились, посмеялись, и долговязый миротворец затворил скрипучую занозистую дверь, подперев ее тем самым обломком лопатного черенка, о котором я думал.

Лишь после этого я увидел сарайчик во всей красе: предрассветный сарайный сумрак местами был прошпигован солнечными лучами из щелей. Один из них косо перечеркнул щуплого очкарика, другой – написанную на стене анатомическую пошлость. Добавочным источником света, помимо щелей, служило махонькое квадратное оконце под косой крышей, но оно было так запылено и заляпано грязью, что свет почти не просачивался сквозь него.

Заперев дверь, Костя прошел в уголок и царственно воссел на одноколесную тачку. По пути он наступил на узловатый, мокро хрустнувший корень хрена. Бугайчик Леша и чернявенький мальчонка тоже сели – так же, как и до моего вторжения: один – раскорякой, а другой – на ведро. Кстати, забыл упомянуть, ведь Костя нас познакомил, и теперь я знал, что на ведре – Толя, а у стены – Сергей (всё еще потирает затылок, вот задел за ухом за дужку очков, и они подпрыгнули). Я же стоял, привалившись к косяку, как прежде: дверью меня не стронуло.

– Проходи, Ген, присаживайся, чувствуй себя, как дома… – радушно предложил Костя.

– Но не забывай, что ты в гостях, – шаблонно закончил Леша, ухмыльнувшись заезженной остроте.

– Не забуду, – пообещал я, присматривая, куда бы притулиться.

Обстановочка в сарае была вполне деревенской: ведра и лейки, лопаты и вилы, промасленная рвань, рассохшиеся доски… Трое пареньков не портили картинку – сельские ребятишки, курящие махорку тайком от взрослых. А четвертый, переросток, – сельский дурень, который всё с пацанами да с пацанами… Банально, как лужок с пастушками! Но это всего лишь видимость, ведь вокруг – город, и курить ребятишки будут отнюдь не махорку.

– Сюда можно? – небрежно поинтересовался я, подходя к перевернутому ведру рядом с бугайчиком и, не дождавшись ответа, сел.

Ведро сильно выбивалось из окружающего, поскольку было покрыто клетчатым листом бумаги, явно выдранным из школьной тетради. «Не к моему же приходу его так застелили», – заинтригованно подумал я и вдруг понял. Полчаса прошлого двухмесячной давности проявились в памяти, и вот я уже вижу точно такой же выдранный тетрадный лист, только не на ведре, а на табурете, только не в сарае, а в уютной комнате…

…В комнате Стаса (так звали приятеля, впервые рассказавшего мне о нариках) было уютно. В чем уют состоял, лучше не говорить, иначе комнату сразу опознают, а так – абстрактный уют, не подкопаешься. Я навестил Стаса с намерением разузнать побольше о планокурении, в частности о том, как забивают костыли. Чем не повод зайти к приятелю? Со временем поводов становится всё меньше, а те, что есть, начинают казаться такими незначительными… Но прочь лирику! Я протянул Стасу узенькую простецкую пачку папирос «Герцеговина Флор» с издевательской надписью «Элитные» на каждой штучке и, мило улыбнувшись, молвил: «Ну-с…»