Алексей Иванников: Хорёк

Я помню, что внимательно выслушал тогда её – несмотря на характер, я всё-таки тогда слушался её советов и рекомендаций – и слегка задумался. А ведь я сам могу схватить чужое: и что будет при таком развитии событий? Но ведь хозяин может об этом и не узнать: и тогда надо будет доставить предмет в свою норку и спрятать его. И он станет моим.

Приносимая матерью из школы еда подчинялась именно данному правилу, давая нам столько радости, так что я с удовольствием воспринял его. Про свои умозаключения – развивавшие и обогащавшие правило – я говорить не стал. Я тогда ещё только слушал и впитывал, не решаясь на самостоятельные действия и шаги, да и кто бы стал слушать мелкого карапета? Примерно тогда – в три года – и обнаружилось впервые моё отставание от сверстников в росте. Как говорила мать, меня принимали за совсем ещё маленького ребёнка, хотя я уже начинал понимать происходящее: только встретившись со мной взглядом, взрослые сознавали свою ошибку. Тогда я ещё не умел прятаться, тогда мой взгляд выражал очень многое, про характер я уже сказал. Только матери удавалось полностью подчинить меня: и больше я никого слушаться не собирался. Я был тот ещё фрукт! А как я умел выражать своё отношение: особенно недоброжелательность, и особенно когда обидчик действительно был виноват передо мною! Сжав плотно губы, я сверлил негодяя тяжёлым сумрачным взглядом, не обещавшим ничего хорошего, хотя, казалось бы, чего подростку или тем более взрослому было бояться такого карапета как я? Однако карапет был уже тогда совсем не прост: что мне стоило как бы случайно описаться, пустив тонкую струйку в направлении ничего не подозревавшего обидчика, или вывалить слюни вперемешку с соплями ему на ногу или на костюм, изображая одновременно оживление и бурную радость! Разве кто-то мог подумать, что в таком ещё совершенно не сознательном возрасте я мог проворачивать уже вполне сознательные комбинации, про одну из которых позже неоднократно рассказывала мать. Сообразительность – инстинктивная и явно природная – позволила мне тогда получить предмет, который мне никак не желали давать, причём не из-за жадности. В том раннем возрасте мне просто нельзя было есть то, что я смог в конце концов выцыганить у судьбы. Речь шла о клубнике, больших спелых ягодах, лежавших в миске на столе, к которым я всё порывался своей крошечной мелкой ручкой, не желая понять и признать, что сидящие вокруг взрослые и не собираются угощать меня манящими яркими плодами. Я попробовал даже плакать: однако никакое нытьё не могло переубедить их. И что же я сделал? Не догадаетесь. Сидя в высоком детском креслице, я неожиданно схватился за скатерть и оттолкнулся всеми силами от стола: немногочисленная посуда не смогла сдержать мой порыв, и я грохнулся вместе со стулом, уронив на себя миску. Когда же взрослые наконец достали нарушителя из-под пёстрого вороха, я уже уписывал одну из ягод, крепко сжимая в ладошках ещё несколько штук: так дорого доставшееся богатство.

Досталось ли мне тогда за это? Вряд ли. Я и так уже пострадал от собственной предприимчивости и сам себя, можно сказать, наказал: несколько ощутимых синяков, на которые я сначала не обратил внимание, вызвали интерес у матери и гостей, и тогда уже, с опозданием обнаружив их, я заревел.

Что? Часто ли меня наказывали? Я бы не сказал. Меня ведь требовалось ещё поймать: то есть доказать, что именно я виноват в том, что случилось. Меня ведь не принимали за полноценного, пусть маленького человека, и кто мог подумать, что некоторые непонятные происшествия, так и не получившие внятного объяснения, случились по моей воле, точнее по воле моих шустрых шаловливых ручек?

Запущенная в ванной из крана вода чуть не затопила нижних соседей: кто-то просто успел к тому моменту, когда вода собиралась уже переливаться в коридор с незащищённым полом; выкинутая из окна четвёртого этажа кошка, отделавшаяся лёгкими переломами; и наконец: чуть не спалённая квартира, из-за включённых на кухне газовых горелок. Такими были главные мои подвиги, так и не выявленные в ходе разбирательств: если кошка по дурости ещё и могла сама сигануть из открытого окна, то объяснить включившуюся воду оказалось почти невозможно, тем более открытые одновременно две или три конфорки. Эти случáи вызывали обострение отношений и даже конфликты в и без того не слишком дружной квартире. То есть заявлять, что квартирка была скандальная, я бы не стал: просто очень разные люди с разными судьбами и интересами оказались впихнутыми в не самое обширное пространство, и каждый, разумеется, тянул в свою сторону.