Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

глядела», – так комментировала, играя малорусскими словами, лет через пять

первый срок своего сына, Ванда Францевна Сатановская.

То тут, то там С. Сатановский появлялся с регулярностью в четверть часа с

небольшим. Однако, начиная с двух часов пополудни, никто Себастьяна на

церковных руинах не видел.

Ближе к вечеру, когда классная «аристократия» уже почти забыла о своих

пролетарских товарищах, в похилившихся церковных воротах возник

C.Сатановский. На его захмелевшем лице блуждала таинственная улыбка. В

резких движениях чувствовалась взволнованность, она же слышалась и в его

несвязной и торопливой речи. Из огрызков сатановских междометий можно

было сделать заключение, что на примыкающей к микрорайону

железнодорожной линии происходят некие загадочные и судьбоносные

события.

– Короче, пацаны, бабу хотите? – выпалил в заключение Себастьян.

После этих слов у Михася на гэдэровской гитаре лопнула шестая струна, и её

вибрирующий, густой звук долго звучал в упавшей на церковные руины

тишине, той, о которой в народе говорят «мертвая».

– Ну, так мы роем? – сплевывая бычок дорогой сигареты «Опал», разбудил

тишину Себастьян. Лица вопрошаемых вытянулись и приняли выражение

крайней озабоченности, граничащей с легким помешательством.

Нахлынувшие чувства будущих услаждений несомненно мешали пацанам

сосредоточиться. Все вопросительно посмотрели в мою сторону (как будто это

я, а не они, бахвалился своими сексуальными победами), даже сектант А.

Олейник греховным взором вперился в мои испуганные зрачки. Не скрою, мне

это льстило.

Собравшись с мыслями и изображая наигранное равнодушие, я

поинтересовался: «Идти-то далеко?» – прозвучало это так, как будто у меня под

боком была более близкая альтернатива.

– Да здесь рядом. Два шага. В кустах на линии, – пояснил Себастьян

Сатановский…

Отвалив массивную, с витиеватыми латинскими письменами плиту, мы

спешно затолкали наши гитары в темную катакомбу…

Поднимая радужную пыль дороги, вьющейся меж кооперативных гаражей и

частных сараев, аристократия тронулась навстречу дурманящей новизной

неизвестности. Расстояние между «классами» стало сближаться.

В пути С. Сатановский посвятил нас в происшедшие на линии события.

Оказывается, начиная с 3 часов московского времени искусный постановщик

ввел в пьесу новых героев. Мужчину и Женщину. А точнее, двух мужчин и

одну женщину. Этакий классический треугольник, легко разрешимый в

походно-полевых условиях железнодорожной лесопосадки. Треугольник уже

вовсю предавался сексуально-водочным утехам, когда в кусты вступила нога

пролетариев 9»Б». Пролетарии были нагружены «Кагором» и «Жигулевским

пивом». Школьники пили. Хмелели, и осторожно поглядывали за

треугольником, прячась в зазеленивших кустах боярышника. После третьего

стакана произошло брожение, после четвертого – бунт, и революционеры

вышли из подполья. Завидя решительно настроенные лица молодых секс-

агрессоров, хозяева женского тела предложили компромисс. Два «Кагора» – и

мирно похрапывающее на шелковистой траве тело перекочевало к

«пролетариям». Что происходило с ним во все то время, пока на опушке не

появилась «интеллигенция», читатель может только догадываться. Я это

описать не в силах. Хотя и знаю подробности…

Розовый, мягкий солнечный свет лежал на зазеленевших почках канадского

клена, и фривольный весенний ветерок блуждал в вихрастых чубах молодых

людей, мнущихся у опушки лесопосадки. Количество толпившихся не

поддавалась исчислению. Опять же, как говорили в народе, из которого я

вышел – «Черная туча». Центральной фигурой, руководившей этим уроком

первых азов сексологии, был невысокий, кряжистый подросток Иван Коробка.

Ваня был живым воплощением того, как фамилия порой точно передает

физические и моральные качества носящего её человека. В жизни я знал

майора Г. Говнова. Уверяю вас, будь у него иная фамилия – она явно испортила

бы его внутреннее содержания. Или мой взводный – старший сержант К. Козел.

Ну козел-козлом, даже воняло от него козлятиной.

Иван Коробка же квадратурой тела и идейно-нравственной пустотой своей

головы разительно походил на картонную обувную коробку. Боже правый, как

преображают людей обстоятельства! В эти предзакатные минуты

малоподвижный увалень Коробка своими расторопными действиями и