Елизавета Сагирова - Лето придёт во сне. Часть 2. Оазис

Вопрос заставил меня виновато замереть. Ведь сегодня я пришла сама, никто не звал и тем более не заставлял. Сама пришла, сама разделась и сама залезла в постель к уже спящему на тот момент Доннелу. Он был один. Никакой Аллы, никакой черноволосой девицы, лишь початая бутылка коньяка на прикроватной тумбочке. Ждал ли он меня? Знал, что я не выдержу пытку одиночеством? Судя по неподдельному удивлению, с каким Ральф открыл глаза, когда я нырнула под одеяло, – нет. По крайней мере, не сегодня, не так быстро. Возможно, предполагал, что я буду дуться до его отъезда, но появлюсь потом, когда он приплывёт на остров в следующий раз, а я к тому времени успею соскучиться.

Мне было стыдно за свою скорую капитуляцию, я прятала лицо в подушке и не хотела смотреть ему в глаза, когда он принялся осторожно покрывать поцелуями сначала мои плечи, потом спину. Ёжилась и прижимала локти к бокам, жалея о том, что не додумалась принести с собой пижаму, чтобы не пришлось сейчас лежать в одних трусиках, словно я явилась за сексом. Наверное, Ральф так и подумал, потому что секс у нас состоялся незамедлительно.

И теперь я не знала, что ответить на его вопрос. Соврать, что нравится? Это даже будет не совсем враньё, ведь мне действительно нравятся некоторые моменты, но, к сожалению, лишь те, что считаются прелюдией. Поцелуи, объятия, ласки – ничего более. Нравится потом лежать, обнявшись, растворяясь в тепле и неге, постепенно погружаясь в сон. За этим я и пришла. Меня пугала долгая ночь в пустом номере под мрачный рокот прибоя, я не думала, что смогу уснуть там, в домике, где нет и не будет больше Яринки, где соседки теперь избегают меня, как прокажённой. Я чувствовала себя бесконечно несчастной, и Ральф виделся мне единственным источником тепла, островком света в ночи. Он большой и сильный, он сможет окружить меня собой, обнять, прижать, согреть своим дыханием, так, что одиночество и тоска не смогут ко мне подступиться. Тогда я усну. А завтра станет уже легче, как всегда бывает: утро нового дня приносит облегчение.

Так бы и случилось, не задай Ральф своего вопроса. Я бы свернулась в его объятиях и нашла там желанное забвение. Но вместо этого теперь судорожно придумывала ответ, который бы не поссорил нас снова. Валентина Карловна, наша здешняя преподавательница-психолог, не раз повторяла, что ни в коем случае нельзя подвергать сомнению способность мужчины быть великим любовником. Это самая вопиющая ошибка, какую только можно допустить в нашей профессии. Мужчины затем и прибывают сюда, к нам, чтобы почувствовать себя рысаками, отдохнуть от пуритански воспитанных жён, считающих, что приличная женщина не может получать удовольствия от плотских утех и уж тем более это удовольствие демонстрировать.

– Мне больно, – наконец виновато буркнула я, поняв, что отмолчаться не выйдет.

Рука Ральфа, до этого ласково перебирающая мои волосы, замерла.

– Больно? Почему тогда ты не говорила мне этого?

Я снова засопела, не зная, что ответить. Да потому и не говорила, что учили всегда выглядеть на вершине блаженства! Если я скажу, что мне больно, значит, не получаю удовольствия. Если не получаю удовольствия, значит, не выполняю свои прямые обязанности – создавать у мужчины иллюзию его сексуального могущества.

– Я предполагал, что тебе бывает больно в самом начале в силу твоих малых размеров, поэтому всегда старался быть осторожен, – продолжал Ральф, не дождавшись моего ответа. – Но, если больно постоянно, выходит, ты ещё совсем не выросла для всего этого. Скажи, тебе действительно плохо со мной?

Решив, что терять нечего, я попыталась растолковать ему, что именно мне нравится, а что нет, и почему я молчала до сих пор. Ральф внимательно слушал мои путаные объяснения, и, хоть я сама не совсем себя поняла, он ни разу меня не перебил и не задал ни одного вопроса. А когда я, наконец, замолчала, чувствуя невыразимое облегчение от того, что больше не нужно притворяться, Ральф снова начал поглаживать мои волосы.

Я притихла под ласкающей рукой, ожидая реакции на свою откровенность. Из-под опущенных ресниц вглядывалась в грубое мужское лицо, слабо освещённое ночником, и пыталась понять, какие эмоции вызвала в своём хозяине. Он не выглядел рассерженным или раздосадованным, что несомненно обрадовало бы меня в другой ситуации. Но сейчас я заметила нечто, напугавшее меня куда больше. Глубокую неподдельную печаль.

За три месяца нашего знакомства мне довелось видеть Ральфа разным: весёлым, пьяным, задумчивым, ласковым, ругающимся и даже хохочущим, задорно, как мальчишка. Но никогда – таким, каким он вдруг стал сейчас. Его брови не поднялись знакомым домиком, но вокруг рта залегли скорбные морщины, уголки губ устало опустились, а глаза потемнели, снова из тёпло-карих став чёрными и бездонными. И он продолжал гладить меня по голове, словно пытался этим заполнить возникшую паузу.