– Сколько мне было, когда мать привезла меня обратно в Москву? – спросил я, поворачиваясь к отцу.
– Что значит – обратно? – спросил он. – Откуда обратно?
– Ну, когда вам негде было жить в Москве, и она уезжала в деревню к твоим родителям?
– А-а, – протянул отец. По лицу его пробежала рябь напряжения. – Месяцев десять, одиннадцать, видимо. Ты в год пошел. А приехали – еще не ходил.
– Ясно, – сказал я.
– А что? – спросил отец.
– Да так, – вновь, уж в который раз за нашу встречу, уклонился я от ответа. Все равно он не поверит, что я могу что-то помнить из того, одиннадцатимесячного возраста. А доказать не докажешь, доказательство памяти – конкретность деталей, у меня же – общая картина, ощущение запахов, звуков… Да и не нужно ничего доказывать – в этом ли дело?
Поезд встал, схватив тормозами колеса, и выпустил с шипением избыток сжатого воздуха. Отцовский вагон остановился как раз напротив нас.
Мы поднялись, нашли указанное в билете купе и разместили вещи. Томиться в бессмысленном, тяжелом молчании еще полчаса, ожидая отправки, мне уже было совсем невмоготу.
– Я, пожалуй, пойду, отец, – сказал я.
Он не возражал:
– Иди.
На какое-то мгновение я испытал острое чувство виноватости и замешательства: все-таки он был мне отцом, и, наверное, следовало бы обняться… но что-то более сильное внутри меня уже заставило подать ему руку. И он тоже не делал попытки к объятиям.
* * *
Я добрался до автобусной станции, дождался автобуса и поехал.
Меня скручивало щенячье, животное чувство безвозвратной потери, чувство страха перед этой потерей и невозможностью что-либо изменить, мне нужна была какая-то помощь извне, и я бы пошел, несмотря на вчерашнее, к Марии, я бы уткнулся к ней в колени, я бы сам стоял перед ней на коленях, я бы вымаливал, выпрашивал, выскуливал у нее мягкой, растворяющей в себе женской ласки… но она работала во вторую смену, и идти к ней было бессмысленно.
На автобусной станции в Уше автобус до комбината ушел у меня из-под носа. До следующего оставалось сорок минут – согласно расписанию, а так если – так бог знает сколько.
Я засек время и пошел с пыльной, утрамбованной машинами площади по одной из улочек. Буйствующая зелень палисадов тянулась с обеих сторон, колодец стоял, разделяя улицу надвое, как маленькая часовенка. Вечерняя фиолетовая мгла начинала сходить на землю с востока, теплый ветер поддувал мне под тенниску, свободно плескавшуюся на голом, загорелом в городе-курорте Сочи теле, сандалии я снял, шел босой, и трава щекотно нежно проминалась и под ступнями.
На груде бревен у одного из заборов сидела компания парней лет восемнадцати, человек в шесть. У одного из них была гитара, он колотил по струнам, извлекая из них однообразное жестяное бренчание, и компания пела ту одну из многих провинциальных безграмотных песен, что неизвестно когда и кем сочинены, но популярны и любимы более «официальных»:
Так и не доехал я до дому,
3атерялся я в степной глуши.
Что же делать парню молодому,
Коль пришлась девчонка по душе.
Они пели, чтобы получалось более в рифму, «по души». Все та же знакомая, везде и всюду повторяющаяся картина. Только эти бревна, ошкуренные для лучшего сохранения и уже начавшие темнеть, и вносили в нее некоторую живописность.
– Эй, фрайер! – крикнули мне, и гитара замолчала. – Закурить не будет?
И даже обращение, и слова были теми же самыми, что и в любом другом месте: в Москве ли, в Свердловске ли…
С трудом втиснув толстую от бинтов руку в карман, я ухватил пачку кончиками пальцев и вытащил. Пачка была только начата.
Вся орава, все шесть человек поднялись с бревен и, подталкивая друг друга локтями, пошли ко мне. Первым запустил руку в пачку здоровый, с падающими на лоб прямыми, красивого золотистого цвета волосами голубоглазый парень, он шевелил пальцами в пачке, ухватывая как можно больше сигарет, и смотрел при этом не в нее, а на меня, ухмыляясь наглой, с сознанием неоспоримого превосходства надо мной улыбкой. Вторым запустил руку гитарист и тоже вытащил штуки три, я стоял молча, наблюдая, как меня обирают, последнему досталась одна сигарета.
– А теперь вали, – сказал тот, что брал первым, здоровый и голубоглазый.
Они были не прочь помахаться, руки у них так и чесались, их распирала не знающая куда себя деть, созревшая для армейской узды энергия, но все-таки им нужен был хоть какой-нибудь повод – а я промолчал, дал им распотрошить пачку.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу