Татьяна Купер - РУССКАЯ ЖЕНА

Сергей молча собрал вещи, потом остановился, посмотрел мне в глаза и с глупой улыбкой пробормотал: «Ты извини. Я поехал в одно место и зацепился…» На что я спокойно ответила: «Я знала, что это долго не продлится. Я это знала с самого начала». Он пытался возразить: «Ну, этого никто не мог знать…». Я оборвала его на полуслове и, наконец, с силой выдавила из себя то, что хотела сказать все эти долгие годы: «И вообще, это не то, что я хочу. Я предпочитаю всё, или ничего. Я еще жду какого-то чуда, сказки, в конце концов, принца на коне!» Он приблизился ко мне и тихо проговорил возле самого моего уха: «Ты максималистка! А я не хочу быть принцем, или героем-любовником, я – простой рабочий сцены». Затем он обнял меня в последний раз, поцеловал в волосы и быстро вышел. Наконец, мы нашли в себе силы сказать друг другу правду.

На этом всё было кончено – я опять осталась одна. В конце коридора я спустилась в тёмный холодный подвал, дверь которого, казалось, захлопнулась за мной навсегда. Я уже не искала выхода или просвета, и все мои сокровенные желания и мечты лежали на дне сундука, ключ от которого был давно утерян. Что-то было на дне этого сундука, что мне хотелось спрятать от мира, который казался мне слишком жестоким. Я отказывалась признать, что это не мир был жесток ко мне – это я жестока к себе, и моя боль пытается мне об этом сказать. Я отказывалась понимать, что, вместо того, чтобы прятаться от мира, мне нужно лечить эту боль. Это непонимание стоило мне четырнадцати лет жизни… Четырнадцать лет зависимости от лекарств и от людей были одним из самых тяжелых и парализующих кругов моего наследия. Жизненная энергия покинула меня, и я продолжала умирать на голой, отравленной пеплом земле.

Глава 6. Нехватка

Мы не рождаемся с чувством нехватки. Нам кажется, что весь мир любит и поддерживает нас, и мы чувствуем себя в нём беззаботными и защищенными. Мы довольствуемся тем, что у нас есть, и нам кажется, что этого всегда будет достаточно. Мы еще не обладаем способностью сравнивать – у кого больше достатка и вещей, потому что мы еще не научились судить и осуждать. Мы просто живём и радуемся жизни, радуемся каждому наступившему дню, и впитываем любовь и ласку родителей и близких…

Впервые я познала материальный недостаток, будучи подростком, в школе. До этого я не понимала, что происходит вокруг, и у меня не было никаких суждений по этому поводу. Первый год жизни я пролежала в больнице одна, без внимания и игрушек, и думала, что так и надо. Позже, когда бабушка забрала меня из больницы, мне никогда не устраивали дней рождений, не дарили подарков, и я думала, что это тоже нормально. Я помню только новогоднюю ёлку – как бабушка вешала на неё мандарины и конфеты, но их не разрешалось трогать, пока ёлку не снимали после праздников. Это была настоящая мука смотреть изо дня в день на все эти вкусные украшения! Но я была послушной девочкой и делала то, что мне говорили.

В первых классах школы недостаток еще никак не проявлялся, потому что все дети носили одинаковую школьную форму. Это уже в старших классах, когда девочки стали приходить в школу в красивых юбочках, кофточках и туфельках, я стала спрашивать себя, почему у меня всего этого нет, и почему мне никто этого не покупает. Я искала ответ в разговорах между членами своей семьи, и ответ напрашивался только один: я ничего этого не заслуживала.

Поэтому я продолжала носить опостылевшую школьную форму депрессивного коричневого цвета, и она мне казалась наказанием за мою неблагодарность. В то время, как другим девочкам родители покупали красивую одежду, я стояла на коленях перед бабушкой и вымаливала у нее мелочь на кино, каток или мороженое. Об одежде не могло быть и речи. Меня одевали в старые перешитые папины рубашки и пиджаки, и это было еще одним доказательством того, что я не заслуживала ничего лучшего. Наша семья тогда не нуждалась – папа сделал приличную карьеру поэта в Москве и издавал множество книг. Он купил для своей второй семьи большую кооперативную квартиру, и каждое лето ездил на курорт – один или с женой. Он всегда давал бабушке деньги, мама платила алименты, бабушка получала пенсию, а я продолжала стоять на коленях и выпрашивать копейки на кино.

Меня учили, что денег никогда не бывает достаточно, и надо очень тяжело работать, чтобы заработать копейку. А так как я еще не работала, мне вообще ничего не полагалось, поэтому я должна была довольствоваться тем, что мне давали. Только позже я поняла, что деньги были всего лишь средством давления – от меня требовалось полное послушание. Бабушка использовала для этой цели деньги, которые были у нее в кошельке, а также деньги, заработанные папой, включая его пресловутое наследство. Отец тоже любил помахать своими деньгами перед моим носом, но это были уже настоящие угрозы. Иногда он угрожал разменять нашу квартиру и поселить меня одну, опять же в коммуналке. Или лишить меня жилплощади вообще, отослав в Сибирь на строительство БАМа. По их мнению, я не заслуживала даже своей рваной раскладушки и тех двух квадратных метров, на которых она стояла по ночам.