Татьяна Москвина - Культурный разговор

Дрейден обнаруживается в разных уголках и закоулках культурного просвещения; то и дело с приятным удивлением отмечаю – чей это смущенно-умный, вдохновенно-изумленный голос за кадром моментально втягивает меня в повествование? А, Дрейден. Это когда приходится натыкаться на канале «Культура» на нечто, действительно имеющее отношение к культуре: например, цикл «Красуйся, град Петров!» о петербургских архитекторах и их со-зданиях.

Каждый маленький фильм посвящен одному зданию и множеству связанных с этим фактов истории и людских судеб. Дрейден, по обыкновению ни нотой не фальшивя и ни капли не декламируя, рассказывает обо всем об этом как о ближайшем, родном, только что случившемся, да притом – именно с ним.

Разумеется, всяких аудиокниг наговорено Дрейденом – Великую китайскую стену не сложить, а вот Большую культурную (вокруг, помечтаем, Санкт-Петербурга) вполне, вполне.

А какой он был забавный в цикле детских передач по сценариям Сергея Носова «В музей без поводка». Идея была в том, что с собаками в музеи не пускают, поэтому хозяин сидел и рассказывал своему псу, что же там на картине, к примеру, «Девятый вал» приключается. Каким-то образом участие Дрейдена всегда повышает «фон достоверности» (хотя он и вправду в жизни пламенный «друг собаки») – ну, и это самое, разумеется, работает.

Это самое… без чего актеру никуда при всем уме. Как его? А, обаяние!

Обаяние – аромат личности. (Бывают красивые цветы без запаха и хорошие люди без обаяния.) Обаяние Дрейдена особенное, не одуряющее, не сокрушительное. На любителя. Но он колдун, конечно.

Имею воспоминание… Был вечер в Малом драматическом театре, посвященный памяти Николая Лаврова, – трогательное мерцание безнадежной любви к чудесному артисту. Дрейден вышел рассказывать про Лаврова, они были творчески дружны, играли на пару «Мрамор» Бродского. Казалось бы, штука нехитрая: встань да расскажи что-нибудь о покойном, спрос с подобных появлений невелик. Но Дрейден так не может. Он начал ходить по сцене, вздыхать, что-то иногда восклицая, взмахивая руками, что-то он ворожил себе, обживал – подчинял пространство, как будто ожидая чего-то или приманивая что-то, казался длинным и худым, странным, прозрачным, сверкающим, словно что-то преодолев, появились первые трудные слова… и вот что-то соткалось, создалось из этого полушепота, всплескивания руками, хождения по сцене, рассказ о прекрасном актере, своего рода «театр памяти». И тут Дрейден потрудился, переделал ситуацию под себя, под свою натуру.

«Привлечь к себе любовь пространства» – в эту строчку Пастернака из заезженного стихотворения, про то, как надо жить поэту, обычно не вдумываются, упор делается на повелительное «но надо жить без самозванства». А ведь приманчиво загадочен как раз совет насчет пространства, и магические пассы Дрейдена, когда он бродит по сцене вне текста, рисуя в воздухе руками свои незримые фигуры, – возможно, его личная расшифровка пастернаковского кода. Привлечь к себе любовь пространства – конкретного пространства конкретной сцены – это непременная цель Дрейдена. Он мастер-хитрюга, искушенный в своем деле фокусник и гипнотизер.

И это притом, что основное впечатление от Дрейдена таково: актер с душою нараспашку играет лично для тебя. В одном сочинении Розанова есть дивный пассаж: автор объясняет, со своей обычной запредельной искренностью, что ему нужен его личный Бог, который принадлежит лично ему, а если Он существует еще для кого-то, то ему такой Бог решительно неинтересен и ни для чего не нужен. Это эгоцентризм веры, а есть и другой эгоцентризм: когда, понимая рассудком, что писатель писал не для тебя и актер играет не для тебя, все равно упрямо знаешь свою, единственную истину: нет, для меня!

Дрейден играет «для меня», это «мой Дрейден», а если есть еще какие-то для кого-то Дрейдены, то я ничего об этом знать не хочу…

Что ж, я, можно сказать, тоже некоторые пассы произвела в своем пространстве, и мы понемножку, ступенечками-шажочками будем двигаться дальше. Город по имени Дрейден устроен извилисто и сложно, наскоком его не возьмешь и в двух словах не опишешь.

«Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца…» – пушкинские слова какой-то весельчак переиначил в «яркую зарплату», ну так ни яркой заплаты, ни яркой зарплаты у Дрейдена явно нет. Звания народного или заслуженного не имеет, хотя этот рудимент нынче мало что означает (в плане яркости). Однако, как сказал художник Натан Альтман в пересказе Евгения Шварца: «Я всегда был равнодушен к званиям и наградам, но с тех пор, как это стало вопросом меню…» – все-таки прочное положение в репертуарном театре всегда «вопрос меню». Дрейден дрейфует много лет, причаливая то к одному, то к другому театральному берегу, но подолгу нигде не задерживается, и его попросту некому «выдвинуть» на звание. А «Ники», «Золотые маски» и «Золотые софиты», которых у Дрейдена целая куча, создают вокруг его имени кратковременное СМИ-жужжание, и не более того. Я вот даже и не помнила, какие именно работы Дрейдена были награждены, пришлось уточнять. Если принимаешь актера/человека в душу и видишь его прямым, а не боковым зрением, он не делится на удачи-неудачи, не заслонен и не прояснен никакими там званиями и наградами.