Татьяна Москвина - Культурный разговор

За роль Дарьи я получила свою первую награду на Всесоюзном кинофестивале за лучшее исполнение женской роли, а Евгений Павлович Леонов, которого поначалу тоже не утверждали на роль, Гран-при на фестивале в Индии. Надо отдать должное Владимиру Фетину, он был бескомпромиссный в работе и творчестве, он мог годами сидеть без работы, но не менять своего мнения ни на йоту. Ему говорили – какой же герой из Леонова? Петр Глебов в «Тихом Доне» Сергея Герасимова – вот настоящий казак. Но Фетин не отступал от Леонова. И думаю, он в этом плане выиграл.

Мне после «Донской повести» стали предлагать роли дородных сельских женщин – доярок, свинарок, но суть не в этом, всякая профессия уважаема, тем более людей, которые нас кормят. Но если у Шолохова это действительно трагическая судьба, то пошли предложения, где все было невнятно, однобоко, пресно, и я отказывалась.

Ну а потом на «Ленфильме» Герберт Морицевич Раппапорт приступал к съемкам фильма «Два билета на дневной сеанс». Мы жили с ним в одном доме – когда я переехала в Ленинград и мы с Фетиным, спустя некоторое время после «Донской повести», поженились. Сначала жили в проходной комнате у Шаргородских – он дивный оператор, она монтажер, – позже нам дали в этом же доме комнатку в коммунальной квартире. В этом же доме жил и Козинцев… Раппапорт предложил мне главную роль журналистки. Я почитала сценарий и сказала – давайте я попробую сыграть Инкуэстонку. «Люська, ты с ума сошла, ты же положительная женщина». Я попросила провести кинопробы, чего-то напридумывала. Училась эстонскому акценту, и после «русской березки» взялась за деваху «с трех вокзалов». Герберт Морицевич посмотрел и сказал, что можем попробовать…

Иногда и в жизни, и в кинематографе надо выжидать чего-то. А роль в «Донской повести», конечно, для меня самая памятная – когда все впервые. Впервые надо было на экране любить, ненавидеть, предавать, становиться матерью, умирать. Роль действительно удивительной судьбы, возможностей. Поэтому, когда спрашивают про самую любимую роль, я называю «Донскую повесть».

– Когда вы были на донской земле во время съемок, вы оценили колорит этих рассказов?

– Это ощущается – Шолохов знал, как дышит степь, как она пахнет, какая симфония может быть услышана в степи, если припасть к земле, – это все я сама испытала. И этот Дон бесконечный, мощь, неторопливость. Тут невольно вспоминаешь Монтеня – истинное достоинство подобно реке: чем глубже река, тем меньше издает шума. В картине участвовали местные жители, они интересовались процессом, были очень гостеприимны, каждый двор варил свою уху – с курицей, без курицы, трехкратную, четырехкратную… Евгений Павлович был очень популярен после «Полосатого рейса», и мне перепадало с ним быть приглашенной в гости. Народ удивительно добротный и открытый, и в то же время знал себе цену. Женщины, как бы они ни упахивались в поле и со своими пьяненькими мужьями, когда надо – расправляли плечи и вели себя с достоинством.

– Ваша Дарья – не какая-нибудь забитая, подневольная, плачущая. Очень сильный, гордый, самостоятельный характер, принимающий решения. То есть это казацкий характер? Они не знали крепостного права, вольные.

– И связь с землей, с природой, с Доном – это сильно в них ощущалось. Наверное, это очень их питало, питало и характер, и ощущение жизни.

Вспомнила сцену, когда Дарья идет по степи пьяная и поет. А герой ее поджидает и дает ей по физиономии. Я говорю Владимиру Александровичу Фетину – может, мне действительно немножко самогончику для куража? – Ты с ума сошла. Лучше накануне попробуй, запомни это состояние, а потом воспроизведи. Тем более в степи жара – 32–33 градуса. И вот мы снимаем. На репетиции я подставляю физиономию – и он так меня чуть-чуть по щеке, ласково. Его отзывает Фетин и что-то говорит ему выразительно. Я, ничего не подозревая, так же спускаюсь с холма, пошатываюсь, пою, подхожу к нему, и вдруг он размахивается, а ладошка у него была такая большая, как оладушка, мясистая, и так мне по физиономии заехал, по щеке ударил, что я падаю, бусы рвутся. Так у нас не было запланировано. Порвались бусы – я плюхаюсь на землю, растерялась, бусы потеряла, собираю их в пыли, куда-то их за пазуху засовываю и от обиды плачу. Просто я расплакалась, что меня не предупредили и ударили так сильно. Осталась потом даже какая-то синева – гримировали. Второй дубль этой сцены мы даже не снимали.

Еще в этой роли мне «убирали интеллект», которого вообще не присутствовало тогда в моей жизни. Сейчас немножечко он прорезался одной извилиной, а тогда специально гример придумывала – мне наклейку делали, уменьшали лоб, высветляли щеки. Фетин поставил условие, чтобы я поправилась. А это были студенческие годы, когда мы все пытались походить на Юлию Борисову, ели одни лимоны. Поправиться было несложно, и вместо пяти я набрала восемь-девять килограммов: в станичной столовой возьмешь шмат мяса – лучше чем в ресторанах, натуральное, вкусное, я себя отпустила и ела сколько хотела.