Роман Галкин - Оборотень из Оскола

Но Сашка и не думал уходить. Он забыл о дожидающейся его куче дел и с интересом расспрашивал Дятла обо всем увиденном.

За полотнищем с сохнущей тиной возвышались чем-то доверху заполненные плетеные из прутьев ивы и лещины кубы. В высоту и ширину они были не менее метра. К ним и направился опер.

– А это, извиняюсь, мля, более долгосрочный проект, – продолжил пояснять бомж.

– Да хватит тебе уже извиняться, мля, – не выдержал Александр. – Что еще за долгий проект?

– Компост. Обычный компост, – экскурсовод попытался изобразить улыбку Джаконды. – Все по науке – слоями, извиняюсь… э-э, в смысле просто мля.. Мелкие веточки, прошлогодняя листва, бурьян разный, камыш, тина опять же. Все пересыпано землей или илом.

– Так это вы тут берег подчистили?

– Ага, мы. Холера говорит, когда легализуемся, можно будет тротуарчики положить и лавочки поставить, чтобы люди могли культурно отдохнуть с детишками возле речки.

– Ну-ну, с детишками, как же, – с сарказмом в голосе встрял участковый. – Если только бухарики с паленой водкой.

– Не, господин старший лейтенант, – посмел возразить ему бомж. – Ежели Ворон это дело под свою опеку возьмет, то все будет, как положено.

Ответное бурчание Сартыкова потонуло в грохоте проносящегося поезда.

Опер что-то прокричал прямо в ухо Дятлу, тот махнул рукой в сторону железной дороги, и они направились туда. Марату ничего не оставалось, как последовать за ними.

Выйдя из кустов к железке, подождали, когда проедет последний вагон товарняка и, взобравшись на насыпь, углубились в заросли на противоположной стороне. Здесь начинался крутой склон горы, на вершине которой некогда стояла порубежная крепость, а ныне располагалась центральная часть Оскола, называемая старым городом, или чаще просто городом.

Сразу за кустами акации у подножия склона полицейские увидели обширную поляну, имеющею весьма обжитой вид. Здесь был и довольно просторный дачный вариант душевой кабины с автомобильным бензобаком наверху, и мангал, и беседка с натянутым поверх баннером.

В следующее мгновение полицейские вздрогнули от громкого вопля.

– А-а-у-ух! – проорал кто-то из душевой кабины. Одновременно раздалось шипение, будто плеснули воды на раскаленную сковороду, и из щелей под бензобаком повалил то ли пар, то ли дым.

Увидев, как полицейские застыли с выпученными глазами и открытыми ртами, Дятел поспешил предварить должный последовать вопрос:

– То Митрич парится, извиняюсь, мля.

– Не понял, – Попов решительно направился к душевой и рывком открыл сколоченную из плотно подогнанных досок дверь. Следующей его фразой было: – Хренасе!

Внутри на высоком табурете, поджав ноги, сидел голый блестящий от пота мужик. Мужик охаживал себя березовым веником. Во второй руке он держал ковшик с водой, из которого и плеснул в стоящее рядом большое ведро наполненное пышущими жаром камнями. Сашка испуганно шарахнулся от взметнувшегося облака пара.

– Дверь закрой! – дико заорал мужик, и опер поспешно выполнил его требование.

– Кто там? – спросил у опера Сартыков.

– Митрич, – ответил тот, все еще не отрывая взгляда от исходящей паром душевой, из которой доносилось довольное кряхтение и влажное пошлепывание веником по голому телу.

– Какой Митрич? – не понял Марат.

– А я откуда знаю? – искренне удивился вопросу Сашка.

– Митрич у нас мешочки клеит, – заявил Дятел и замолчал, вероятно полагая, что дал исчерпывающий ответ.

– Какие мешочки? – в один голос вопросили экскурсанты.

– Дык, извиняюсь, мля, для удобрений, – бомж указал на беседку и, пройдя к расположенному там столу, поднял для наглядности какую-то цветную бумажку.

Кое как удалось выяснить, что любитель попариться Митрич – это один из самых старых местных бомжей. Ни он сам, ни кто другой точно не знали, сколько ему лет – может, шестьдесят, а может, и все девяноста. Занимался старик тем, что нарезал из заказанных Холерой в типографии рулонов пакеты под различные виды удобрений и грунтов и склеивал их.

– Грунт под огородную рассаду на основе речного ила, – прочитал Попов на самом большом пакете. – Да у вас тут действительно настоящее производство.

Тут дверь душевой-парилки распахнулась, и оттуда вприпрыжку выскочил мужичок с намотанным на бедра мокрым полотенцем. Кожа у него была розовая, словно у новорожденного поросенка. Рябое лицо излучало удовольствие и умиротворение.

– Ай, хорошо-то как! – прокричал он, шлепая по зеленой травке босыми ногами. Допрыгав до незамеченного ранее гостями увитого диким виноградом арочного входа, ведущего куда-то под крутой склон, обернулся и крикнул в сторону беседки: – Вы мне там клей не переверните!