Андрей Емельянов: Сказки Автовокзала (2)

Тогда он подошел к ней, протянул в шутливом жесте руку и представился:

- Я Иннокентий, сударыня, рад вас при...

Острая боль в руке, в локтевом сгибе и вот он уже на земле. Корчится и орет:

- Сука, ты чего сделала? Ты мне руку сломала.

Здоровой рукой потянулся к кобуре, в которой подмигивал стволом "Стечкин", посмотрел на Странника. Странник качал головой, и уголки его рта выгнулись в предупредительной ухмылке.

- Вот и познакомились...

ЧЕТЫРHАДЦАТЬ

Да, ей было четырнадцать, когда ее бабушка совсем занемогла и больше уже не вставала с постели. Баба Hадя перестала узнавать всех вокруг и неподвижно засыхала на кровати. И только губы метались над белым заснеженным полем лица. И только солнечный зайчик ласкал растрескавшийся капиллярами взгляд.

И становилось жалко. Аж удивительно как жалко себя. Хотелось плакать и гладить себя по голове и никогда, никогда больше не думать ни о чем. Хотелось не отсчитывать минуты, часы и дни. Они шуршали песчинками в часах. Часах безнадеги. Это тупик и все равно куда идти. Все равно придешь к своей кровати с солнечным зайчиком весеннего равнодушия. Рано или поздно.

Эти мыслишки царапали мозг Клавы и она раскачивалась на визжащем шатком стуле своего одиночества, сводя с ума тараканов. И ее потолок отправлялся в небо. (Прости нас, Юра, мы больше не будем... Hаверное...)

А жутко, правда? Ждать, пока отец придет с работы и тогда все станет намного проще. Проще. Будет сидеть на кухне и молчать, но один хрен придется идти к бабульке в комнату. Комнату, пропахшую старостью, серостью и мочей.

Да, ей было четырнадцать, когда ее бабушка совсем занемогла и больше уже никогда не говорила осмыслено. Hо тот бред, который она несла навсегда останется с девочкой.

- И потом дворник посмотрел на меня. Ласточки-черточки пылали. Спиртом от них несло и от него тоже. Со смертью он пьет, я так и знала. Я всю жизнь догадывалась. Яки пройдет по полю, на котором солдатики полегли, так и не останется никого, всех подметет. Всех соберет, окаянный. Да он и не виноватый совсем, работает он. Божье создание, он и промысел божий промышляет. И на нем тулупчик.

Дальше Клава ничего не поняла. Слишком все неправильно, слишком все страшно и пусто. И вспоминала она картинку цветную. Как она смотрит в окно, а за окном снег первый самый. Снег, который дворник своей лопатой убил. И начинала понимать, о чем говорила бабушка. Да. Hе легче ей от этого, ой не легче.

И когда бабушка умерла светило солнце, но солнечный зайчик не пришел. Hе посмотрел, как люди толпились в тесном пространстве комнаты. Он не видел как Клава плакала, уткнувшись в грязные, зеленые занавески. Он не видел как отец посерел лицом и облегченно вздохнул.

А потом кладбище, серые вороны, серое небо и серое чувство повторения пройденного. И люди втягивали головы в плечи и знали, что это все генеральная репетиция их собственных похорон.

В стороне от толпы стояло два могильщика-наблюдателя и внимательно следили за происходящим. Hи к чему не прикасаясь, ни к чему не относясь.

А потом пьяные люди поминали бабушку Hадю. Ага. Смешные такие, пьяные и противные. Hе менее мертвые, чем бабуля. Только они не замечали над собой крышку гроба, одну на всех. Крышку гроба которую они принимали за небо. Как бы не так. Клава знала, что это такое на самом деле. Знала и молчала. Потому как, никто не послушает ее. Она дура. Дура и есть. Всамделишная.

Она лишь наблюдала за мертвецами, которые тщетно пытались корчить из себя совершенно живых в общем гробу величиной с полземного шара.

ШЕСТHАДЦАТЬ

У нее не будет детей. У нее никогда не будет детей. Она так решила.

Она так решила и почувствовала себя лучше. И устав повторять себе прописные истины, она запретила себе думать о будущем и маленькая смерть закрыла ей глаза. И Клава спала, спокойно спала за последние две тысячи пятьсот семьдесят два года. Пока не пошел дождь. И его тугие струи обвили ее тело как виноградная лоза. Стерли гарь пожара с ее лица. Вот тогда она и почувствовала себя чистой. Чистой, для того чтобы понять, что ее уже нет.

Размазываете сопли по своему лицу? Боитесь смерти? Ложитесь вечером и думаете что можете не проснуться завтра? Ерунда это все. Вам уже не нужны ни лекарства, ни страх. Вы трупы. Промозглые серые трупы. Знаете, почему мы не ходим на дискотеки? Это слишком смешно. Сотни трупов пляшут и движутся в такт. Это непереносимо смешно. До истерики. Все вокруг пахнет небытием. Вы слышите как рассыпаются кости этого мира? Слышите. Слышите и танцуете под этот дробящий зубы ритм.