Андрей Емельянов - С сумкой походной наперевес

© Андрей Емельянов, 2019

ISBN 978-5-4490-8984-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы оставьте меня утром рано

Одного посреди ковылей

Слушать песню седого Баяна

О былинной России моей.

Здесь по диким степям и урманам,

Геродотова явь или сон,

Предок славный лихой исседон 1 1 Исседо́ны – по мнению ряда исследователей, вероятно, были древним славяноязычным народом и обитали в степях Южной Сибири и Урала, в том числе на берегах реки Исети.

Пил вино и резал барана

И гулял и воинствовал он.

Может здесь городищем на склонах

Этих древних как время холмов

Он не ведал вассальных поклонов

И не знал чужеземных оков.

И любил, как и мы, только прежде,

Чтоб невеста ласкала нежней,

Бился с ворогом сокол мятежный,

Угоняя их легких коней.

Черепа оковывал златом,

Делал чаши, из них пил до дна 2 2 Согласно Геродоту, у исседонов женщины обладали равными правами с мужчинами. Исседоны, подобно скифам, из черепов людей делали украшения (кубки). ,

Не был жадным и не был богатым,

Как и прочие племена.

Время минуло чередою,

Предо мною могильный курган,

Может здесь исседоновый корень,

Что поведал афинский баян 3 3 В сорокалетнем возрасте Геродот поселился в Афинах. ?

Может в этом былом и далеком,

И в ином, и в ином, и в ином

Наши корни и наши истоки,

То, что Родиной с детства зовем.

Здесь знакомы и пашни и нивы,

И живительный ключ меж холмов,

Песни матери, руки любимой,

И любовь, и любовь…

Что же, предок мой, исседонянин,

Белокурый потомок твой жив.

Ветер ходит по вызревшей ржи

И пыльцою лежит на кургане.

Лег по лощинам утренний туман,

Брел по траве холодной и стозвонной

Седой старик, а рядом удивленно

С ним щебетал безусый мальчуган.

Темнели в бликах пики стройных сосен

Разросся в сполох первый луч рассвета.

Старик сказал: хмелеют травы, осень…,

А мальчик не поверил в это.

Старик сказал: сегодня будет ведро,

А завтра непогодь, жди ветра.

А мальчик был до дерзости упорным

И… не поверил в это.

И были красновато облиты

Луга и пашни, зелень горицветов,

Огнем рябинным догорало лето,

Освобождая мир от суеты.

Так шли они, старик и сорванец,

К прозрачному ключу у дальней дали…

Родник земли отцов – его отец

И дед, и прадед очищали.

Слишком жарко сегодня что-то,

Слишком часто крик журавлей,

Я и сам, поминая кого-то,

Точно также б кричал в синеве.

Над березовой рощей, над озером,

Где вода – как слеза из-под век,

Отражает закат бледно розовый,

Облаков проплывающих снег.

Босиком бреду по траве

Через луг, во-о-н до той деревни.

Там три тополя в синеве

Желтизной посыпают землю.

Там по речке осоками омуты

Заросли, а еще говорят,

Там у каждого круглого дома

Словно сторож сруб журавля.

Вот и дом, что кирпичные трубы

И под пыльным навесом дрова…

Захожу. Здравствуй, бабушка Люба,

Как живешь ты, родная?

Жива. Ой, жива! – и всплеснула руками:

Что с порога-то? Проходи.

По-старинному трижды губами

Прикоснулась к щекам моим.

И заплакала вдруг… Ну, что ты,

Успокойся… Я слов не найду.

Мне ж как чибису над болотом

Разрыдаться сейчас самому.

Так стоим неподвижной иконой,

Что сказать ей, ее ли вина,

Что спустя тридцать лет по дому

Полоснула огнем война.

Умер дед… Его хоронили

Три сестры и четыре брата,

Жены их да мужья, да внучата,

Да в степи голубые ковыли

Провожали седого солдата.

Умер дед, преждевременно умер,

Две контузии, восемь ран:

Пять осколков, три следа от пули,

И войной обожжены глаза.

Он сказал тогда: знаешь, Люба,

Схорони меня там, где поля,

Где звенят журавлиные трубы,

Где три тополя дружно шумят.

И сейчас по осенним закатам,

Когда листьям окраситься в медь

Тополям над могилой солдата

Вечной памятью заалеть.

Будут петь по урманам ветры,

Над просторами солнечной ржи.

В каждом хлебе и в каждом рассвете

Как пример для меня его жизнь.

Строй усталый с глазами веселого гимна,

Марширует пехота, вьет пыльный большак.

Гимнастерка потерта ремнем пулемета.

Еще шаг до границы, всего один шаг.

Не усталые кони, не усталые танки,