Андрей Емельянов - Выход

Андрей Емельянов

ВЫХОД

Он сорвал звездочки с уцелевшего погона, кинул их на пол и каблуком втаптывал и втаптывал в грязь, до тех пор, пока не услышал звуки погони. Они уже рядом. Здесь, в подвале. Шарахнулся к стене, почти на ощупь нашел кирпич, выступавший из стены, и, обламывая ногти на разбитых руках, вытащил его из углубления в стене. Достал партбилет, обмотанный в грязную тряпицу, но положить его в тайник не успел, кирпич выпал из дрожащих пальцев и рухнул на пол подвала, эхо удара заметалось среди сырых и тесных стен. И тут же в его сторону побежали те, кто уже несколько часов преследовал его, отставая всего лишь на минуту. Теперь они были совсем рядом.

Он отбросил ненужный ППШ в сторону и неожиданно для себя заплакал. Размазывая грязные дорожки слез по щекам, он бежал по лабиринту подвала, все дальше и дальше в полную темноту. Прямо, потом налево и еще раз налево. Остановился, прислушался и ничего не услышал, ничего кроме своего сердца, которое гулко билось теплым комком в горле. Пытаясь унять свои слезы, он подумал о своем отце. Об отце, которого почти не помнил. Остались только смутные воспоминания. Он помнил совсем немного - терпкий запах отца, его колючую шинель и крошки махры в жестких усах. Hо и этого оказалось достаточно, чтобы унять слезы и хоть немного успокоиться. Он глубоко вздохнул и наощупь двинулся дальше, вглубь лабиринта подвала.

Там, в темноте, там совсем не страшно и не слышно ничего. И не видно ничего, да ничего и не хочется видеть. Только кожа, серая кожа рук начинает светиться таинственным светом, чуть-чуть, словно фитиль в закопченной керосиновой лампочке. И плотно задернуты шторы, тяжелые грязные шторы. Буквы на газетной бумаге разбегаются кто куда, пляшут и срываются из-под его стеклянных от холода кистей рук:

м.ы...н.е...р.а.б.ы...р.а.б.ы...н.е...м.ы...

Облачко пара, повторяя те же самые буквы, летит к потолку. В соседней комнате на столе лежит несколько кирпичиков черствого невкусного хлеба, пара кусков сахара. В соседней комнате, в груде штопанных цветастых одеял лежит мать и смотрит сквозь себя. Он встает, прокрадывается туда, скрипит половицами, хватается за стены, качается как пьяный, уставший взрослый человек. Он стоит в дверях, кивает головой на харчи, лежащие на столе, и неожиданно для себя цедит сквозь зубы:

- Я знаю, ты с этим... е...сь. Да? Да, мама?

- Что? - Она подскакивает, бледная и жалкая, кидается на него, бьет мокрой тряпкой наотмашь, - Что? Что ты сказал?

И по лицу... Потом по спине, потом снова по лицу...

Он падает, обхватывает голову руками и лежит неподвижно, только губы шевелятся:

- Е...сь, ты... ты... с ним...

Его мать издает резкий, всхлипывающий звук и убегает куда-то, а он хватает самый большой кусок сахара со стола, запихивает его в жадный рот, отчего его щеки раздуваются, становятся больше, и уходит к себе в комнату. Мокрый, растрепанный, он садится за стол и продолжает выводить пляшущие буквы на газетной бумаге:

м.ы...н.е...р.а.б.ы...

Глотает комки сладкой обиды, комки горькой правды. Смотрит на свои руки, на свои светящиеся руки.

Медленно выбирается из клетки воспоминаний и понимает, что подвал никуда не исчез. Вокруг все так же темно и тихо, только руки... только они... пепельная кожа, вся в разводах и пятнах.

Hаощупь продвигается дальше, поворачивает за угол, потом еще за один, и останавливается как вкопанный. Смотрит своими прищуренными глазами на подвальное окошко, перекрещенное прутьями, перемотанное ржавой паутиной-проволокой. Подкрадывается к нему, достает из голенища сапога погнутый штык и накидывается с еле слышным стоном на проволоку.

- А ведь пролезу, пролезу, смогу... - шепчет он своим рукам, успокаивает их дрожь, - только проволоку... сейчас, б...ь, подожди...

Он кое-как срывает ржавую паутину с окна, рвет пальцы в мясо, шипит и матерится сквозь редкие зубы, откидывает штык куда-то вглубь темноты, хватается за прутья, пытается подтянуться и тут же по его израненным пальцам кто-то оттуда, снаружи, ударяет прикладом винтовки. Он падает ослепленный болью и беспомощно, наощупь, ползет. Встает на ноги, спотыкается и еще раз слепнет от луча фонаря, ударившего в лицо. Из-за угла выбегают они. Их много, они шумят, фыркают, стучат сапогами, шумно дышат незнакомыми запахами ему в лицо. Они его бьют, но не сильно и не больно, а так, ради соблюдения правил. Заламывают руки, стягивают их сзади веревочной петлей, затем вяжут ему ноги, валят на пол, на живот и убегают. Один оборачивается, странно улыбается, грозит ему "Вальтером" и обещает скоро вернуться.