Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского

28 декабря - 28 февраля. Срок был соблюден с нечеловеческой точностью, вплоть до часов и минут... Нет, все же было что-то жуткое в тройном союзе.. Пахло, пахло и серой и шерстью паленной...

5 И странную поэму написал Маяковский за эти два месяца ссылки в уединение.

Казалось бы, она действительно "про это", а вчитаешься - все-таки больше про другое. Недаром ее тема впрямую не названа. "Про что что, про это?" - спрашивает автор и слово любовь" подсказанное рифмой, зачем-то заменяет многоточием. Не затем ли, чтоб допустить возможность и другого, нерифмованного ответа.

Если отбросить всю научную фантастику, все картины аллегорических превращений и многословно реализующие каждый речевой оборот, то останется несколько ярких и крепких кусков, где выражены те же основные мотивы, что и в дооктябрьских стихах и поэмах: обида, ревность и ненависть.

Ревность и ненависть. Но к кому ? Нет более уклончивого произведения, чем эта, самая конкретная поэма, изобилующая деталями повседневности и иллюстрированная фотографиями. Традиционная маяковская, доведенная здесь до максимальной количественной концентрации, изливается куда-то в абстракцию, в ничто:

Но дыханием моим, сердцебиеньем каждым острием издыбленного в ужас волоса, дырами ноздрей, гвоздями глаз зубом, искрежещенным в звериный лязг ежью кожи, гнева - брови сборами триллионом пор, дословно - всеми порами, в осень, в зиму, в весну, в лето, в день, в сон не приемлю, ненавижу это все По-разному выражал свою ненависть Маяковский, бывало по душе, а бывало по службе, не всегда эти чувства сливались в одно. Но здесь не может быть никаких сомнений, здесь такая напряженность, здесь искренне, по душе, как никогда - не приемлет и ненавидит. Только что же именно?

Казалось бы, самое время назвать и вложить в эти последние несколько слов последний и главный заряд, смертельную дозу... Но тут он как бы опоминается, останавливается, приходит в себя и заканчивает вяло и разрыхленно, отделываясь незначащими, общими словами:

что в нас ушедшим рабьим вбито, все, что мелочинным роем оседало и осело бытом даже в нашем краснофлагом строе.

Обыденщина, мелочинный рой, сердце раздиравшие мелочи... В поэме, однако, этот повтор столь настойчив, что не может не настораживать. Неужели все-таки чай с вареньем?

Чай не чай, но ясно, что ответ, адресат должен совпадать с повседневным бытом и может быть найден только там, где этот повседневный быт располагался,- не на невском мосту, не в придуманном нэповском доме, а в квартире Бриков, на четвертом этаже, несколькими страницами выше.

Там есть главка, где имеется все необходимое для полноценной, добротной ненависти. Называется эта главка -"Друзья".

Рита Райт рассказывает, что встретила Маяковского в те самые дни на той самой лестнице. Думала, он за ходил к Брикам, оказалось-нет, не заходил, лишь стоял и слушал.

А вороны гости?!

Дверье крыло раз сто по бокам коридора похлопано.

Горлань горланья, оранья орло ко мне доплеталось пьяное допьяна.

Пьяное допьяна. Пить чай перестали и, наказав себя перешли на шампанское. Новый, суровый и какой там еще, ну, в общем, коммунистический быт...

Даже здесь, едва назвав предмет своей ненависти он тут же отступает, кидается в сторону и торопливо размывает изображение, превращая его все в тот же туманный эвфемизм:

Я день, я год обыденщине предал...

Но уже понятно, что обыденщина, квартирошный дымок и ненавистный быт это не просто вкусная еда и теплая ванна, против которых он, честно говоря, ничего не имеет. Повседневное окружение его любимой. вороны-гости, друзья-соперники - вот главное препятствие на пути его любви. Это и названо всеми нехорошими словами, принятыми в то время к употреблению. И самое страшное, корень трагедии - в том что ведь и сама любимая неотъемлемая часть всего этого, и если он ни в чем ее не обвиняет, то только оттого, что любит:

Скажу:

- Смотри, даже здесь, дорогая, стихами громя обыденщины жуть, имя любимое оберегая, тебя в проклятиях моих обхожу.

Трагична, безвыходна любовь Маяковского, неустранимо препятствие на ее пути, по крайней мере в этой, сегодняшней жизни. Но поэме Маяковского в 23-м году до зарезу необходим оптимистический выход, без него она состояться не может. И Маяковский такой выход находит, убивая себя и воскрешая в будущем, в далеком и замечательном тридцатом веке. Там он, может быть, снова встретит свою любимую:

"Нынче недолюбленное наверстаем..." А препятствие? А не будет никакого препятствия. Его, препятствие, не воскресят: