Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского

Итак, "серьезная принципиальная размолвка" произошла из-за выеденного яйца, но - "по взаимному уговору". А теперь пусть выскажется Лиля Юрьевна, предоставим ей слово.

"Личные мотивы, без деталей, коротко, были такие: жилось хорошо, привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты и живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился "старенький, старенький бытик". Вдруг мы испугались этого и решили насильственно разбить "позорное благоразумие".

Маяковский приговорил себя к 2-м месяцам одиночного заключения... В эти два месяца он решил проверить себя".

Отметим, как тонко выбраны детали комфорта, такие трогательно безобидные, особенно это варенье... Здесь все выглядит немного иначе, не так ли?

Маяковский сам себя приговорил, сам себя оставил без сладкого. И решил проверить. Но только в чем же? Сможет ли не пить чая с вареньем, есть не вовремя и невкусно? Или, может, и они в эти два месяца не пили, не ели и жили в холоде?

Разумеется, ничего подобного не было. Принимали гостей, веселились и пили не только чай.

Выходит, быта испугались все трое, а сослали на Лубянку одного Маяковского, продолжая жить-поживать по-прежнему, а быть может, даже еще веселее - без громоздкого, назойливого и мрачного Володи.

А как же "позорное благоразумие"?

Все это ерунда и неправда.

Ясно, что была обида, ссора, было выяснение отношений, а потом Маяковского убедили, что это он один во всем виноват и должен один понести наказание, а заодно и посидеть не торопясь, подумать, как будет вести себя дальше. В том, что не было "взаимного уговора", что стороны были неравноправны, что имелась в виду какая-то вина Маяковского, его преступление перед Лилей Юрьевной, неважно, подлинное или мнимое,- в этом нет никаких сомнений. Это ясно высказано и в поэме, и в письме его, написанном в те самые дни:

"Я не грожу, не вымогаю прощения..." И там же: "Я вижу, ты решила твердо..." Она решила -как же иначе! Хотя, уж верно, не без совета Брика. И дальше - кое-что о причинах: "Я знаю, что мое приставание к тебе для тебя боль". Вот!

Известен еще один рассказ Лили Юрьевны о том, как Маяковский, вернувшись из Берлина, выступая перед широкой аудиторией, пересказывал берлинские впечатления Брика, выдавая их за свои. Своих же впечатлений никаких не имел, поскольку все дни и ночи в Берлине просидел за картами. Его недостойное поведение глубоко возмутило Лилю Юрьевну и будто бы послужило непосредственным поводом для ссоры, или, если угодно, размолвки.

Это уже больше похоже на правду, это не чай с вареньем. Но даже если повод был именно этот, причина все же в другом. Причина была - его приставание, его требование верности и постоянства, то есть тех самых мещанских добродетелей, от которых, по всем исходным установкам, он должен был бежать как черт от ладана.

Легко обличать мещанство массы, каково-то отказываться самому!

Он никак не хотел становиться бриком, сколько его ни ставили. Он требовал для себя особой роли и особой доли.

И давайте сами не будем ничего сочинять, давайте обратимся к последнему свидетельству, самому правдивому из всего, что мы здесь прочитали. Не беда, что это произведение - художественное, оно художественное, но не очень, не настолько, чтоб нельзя было ничего понять. Здесь вымысел сводится к перемене полов и замене возможных обстоятельств невозможными, а так, в основном,- все очень узнаваемо... Я, конечно, имею в виду бессмертную повесть Брика, написанную, как и поэма Маяковского, как раз в то самое время, по свежим следам.

"Ты разговариваешь со мной, как с девчонкой, которая до смерти надоела. Если я тебе не нужна - скажи. Сделай одолжение. Уйду и не заплачу. А вола вертеть нечего".

"Тов. Бауэр -, не думаю, чтобы такие скандалы соответствовали правилам коммунистической морали. Я предлагаю временно прервать нашу связь. Надеюсь, вы не возражаете? - Идите".

Вот и все. Что тут можно добавить? Разве только то, что "вола вертеть" - излюбленное выражение Маяковского...

И, однако же, не следует пренебрегать оговоркой Асеева. Если видеть на том, другом берегу не одну Лилю Юрьевну, но обоих Бриков (что справедливо хотя бы географически), то исправительно-трудовая отсидка Маяковского приобретает более широкий смысл. Начинался Леф - и журнал, и группа,предприятие хлопотное и сложное. Надо было слегка придавить Маяковского, добиться большего послушания, чтоб оградить серьезное важное дело от случайностей, связанных с его импульсивностью и чрезмерно разросшимся самомнением. Он слишком часто забывал о накачках Брика и, как тот выражался, "нес отсебятину".