Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского

Наконец, наступает для всех неожиданный и все-таки долгожданный Октябрь.

Магическое слово "переворот" - то самое, о чем мечтали футуристы. Отныне сила не бурлит в обществе, а твердо и сурово стоит у власти. Футуристская ориентация в этих условиях легко предсказуема.

К двадцать третьему году все футуристы, разбросанные до тех пор по различным изданиям, группируются вокруг Брик-Маяковского "Лефа". И если дооктябрьские программные воззвания писались сообща или кем придется, то программа Лефа целиком сочинена Маяковским. Это значит, что разговоры о его отдельности и непричастности не имеют под собой никаких оснований.

Отличается ли эта программа от всех предыдущих?

Только приспособленностью к моменту. Стилистика полностью та же и тот же смысл:

скандал, нахрап, хвастовство и угрозы. Главное отличие касается не стиля, а того, с чем ежеминутно соотносится текст, того стержня, вокруг которого он обвивается.

Этот стержень - твердая жесткая власть.

"Мы будем бить в оба бока:

тех, кто со злым умыслом идейной реставрации приписывает акстарью действенную роль в сегодня (жирный шрифт-авторский), тех, кто проповедует внеклассовое всечеловеческое искусство, тех, кто подменяет диалектику художественного труда метафизикой пророчества и жречества".

Такое рычание - вниз и в стороны. А вверх - преданнейшие улыбки и умиленный самоуничижительный лепет:

"Сейчас мы ждем лишь признания верности нашей эстетической работы, чтобы с радостью растворить маленькое "мы" искусства в огромном "мы" коммунизма".

Так незыблемая глыба слова "мы" при первой серьезной проверке оказалась маленькой и легко растворимой.

И опять, как и в прежние времена, корень зла и главное препятствие в жизни - "старики", "академики", читай - профессионалы. Но теперь есть к кому апеллировать, есть кого просить о поддержке.

"Не рискуя пользовать их в ответственной работе, Советская власть предоставила им - вернее, их европейским именам - культурные и просветительские задворки.

С этих задворок началась травля левого искусства. Власть, занятая фронтами и разрухой, мало вникала в эстетические распри, стараясь только, чтобы тыл не очень шумел, и урезонивала нас из уважения к "именитейшим".

Любопытная какая вещь. С задворок травили левое искусство, а власти пришлось урезонивать левых, то есть тех, кого травили. Отчего бы это? И снова:

"Классики медью памятников, традицией школ - давили все новое". Опять давят - теперь уже классики. И опять надо власти кого-то урезонивать. И кажется, опять не классиков...

"Но мы всеми силами будем бороться...

Теперь мы будем бороться...

Мы будем бить...

Мы будем бороться..."

Давайте остановимся на минуту, давайте подумаем вот о чем. Ну хорошо, они, эти люди, называвшие себя футуристами, лефовцами, хотели писать как-то иначе, не так, как классики, не так, как традиционалисты, не так вообще, как все вокруг.

Не будем выяснять, что значит писать "так". Они хотели иначе, по диагонали, одними предлогами, мало ли как. В конце концов это личное дело каждого. Можно ведь и не читать, если не нравится. Но зачем, но за что бороться? Откуда эта жажда немедленного избиения всех, как сказали бы теперь, инакомыслящих, откуда и зачем этот погромный пафос, визгливая истерия нетерпимости?

Конкуренция?

"Товарищи по Лефу! Мы знаем: мы, левые мастера, мы - лучшие работники искусства современности".

Казалось бы, при таком самомнении разве может быть страшна конкуренция? Пусть прозябает на задворках новой культуры устаревшее "классическое" искусство, пусть медленно умирает в тоске и немощи, зачем же бить его приверженцев "в оба бока"?

"Мастера и ученики Лефа! Решается вопрос о нашем существовании. Величайшая идея умрет, если мы не оформим ее искусно".

Да что за паника, что за суета? И как это может умереть идея, тем более если она величайшая? И кстати, о чем вообще речь, какая такая идея?

Ну да, конечно, идея футуризма. Однако же в чем она? Напрасно мы будем искать ее формулу в их декларациях. Ни тонкий, ни жирный шрифт не дадут нам прямого ответа.

Убить старое, утвердить новое. Старое - все, кроме футуризма. Убить понятно.

Но что утверждать? Заумь еще живет в последних, как их называл Ходасевич, романтиках, но уже едва теплится и почти не декларируется, а лишь упоминается невнятно и нежирным шрифтом. А дальше - сплошные противоречия. Скромные фразы о вторичности искусства, о его служебном Сложении в жизни никак не сочетаются с громовыми криками о великом значении футуризма. Производство искусства, конструктивизм, технизация вот, казалось бы, общий принцип (кстати, противоположный и враждебный зауми), но и он понимается всеми по-разному. Кушнер говорит, что вдохновение умерло, Чужак говорит, что не умирало, Брик говорит, что вдохновение - фикция и его вообще никогда не существовало. (Читая Брика, в это легко поверить.) Одни предлагают учиться у рабочих и повторять их производственные приемы, другие предлагают учить рабочих понимать футуристические стихи. (В 22-м голодном году это было абсолютно необходимо рабочим.) Одни советуют, убив искусство, обшарить на прощанье его карманы, чтобы использовать какую-то часть из "производственно-художественного арсенала, наработанного академиками". Другие призывают не прикасаться к трупу и пробавляться исключительно собственными средствами. Убить, впрочем,- призывают все. Убить, свергнуть и воцариться самим - вот и вся позитивная программа Лефов.