Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского

"Хлебников - не поэт для потребителя. Его нельзя читать. Хлебников поэт для производителя". Так писал о нем Маяковский. Замечено удивительно точно. Особое свойство языковых открытий Хлебникова - в том, что, не наполненные живым содержанием, не связанные движением личности, в собственном контексте они бессмысленны, в лучшем случае забавны, не более. Но зато, усвоенные другими поэтами, переваренные, измененные до неузнаваемости, как бы сами становятся содержанием и новым особым качеством. И это тем верней, чем сильней и богаче личность поэта.

Не было такого поэта - "Хлебников", но явление такое, и очень важное, в русской литературе было и есть.

Однако и такого футуриста тоже ведь не было. Он даже термина самого не мог принять, и предложенный им неологизм "будетляне", несмотря на буквальное значение корня, всей своей языковой сутью обращен не в будущее, а в прошлое. Так можно сказать обо всем, что он сделал. Быть может, именно потому он так легко прошел в будущее, а футуристы остались, затерялись в прошлом.

Его строки читали с шумных эстрад, его именем подписывали манифесты, печатали его на обложках сборников - сам же он был всегда в стороне или двигался пассивно в том потоке, куда в данный момент попадал.

Хлебников - одно, футуристы - другое. Это очень рано почувствовал Чуковский, это ясно понял Тынянов.

И если Хлебников - гениальный безумец, аналитик-изобретатель, то Крученых - уже просто скучный обманщик, Каменский - пустозвон-балагур, а Давид Бурлюк - еще и хитрый деляга. Что же связывало с ними всеми Маяковского?

Сначала попробуем ответить на вопрос, что связывало их друг с другом.

В те веселые годы Бурлюк так выражал свое кредо:

"Все человеческие отношения основаны только на выгоде. Любовь и дружба - это слова. Отношения крепки только в том случае, если людям выгодно друг к другу хорошо относиться".

Бурлюк уехал в 20-м году. В 22-м умер Хлебников. К футуристам примыкали новые люди, футуристы превращались в футуристов-лефовцев, взаимодействовали с наркомпросом, с пролеткультом, с Чека и с прочими порождениями нового времени, имевшими столь же красивые названия,- а некий принцип, их объединявший, оставался незыблемым, хотя и скрытым.

Бурлюк и Крученых 13-го года, Бурлюк и Брик 16-го года, Брик и Третьяков 22-го, Третьяков и Чужак 24-го... В чем сходство этих людей между собой? Только в одном: в их воинствующей бездарности.

С самого начала и до конца литературный союз русских футуристов был единственным в своем роде профессиональным союзом- это был союз графоманов.

Ни один посторонний, то есть талантливый, не мог бы долго существовать в этой группе. Пастернак, привлеченный личностью Маяковского, которого он очень высоко ценил, залетел однажды на огонек, едва не сгорел, но вовремя (а лучше бы раньше)

спасся.

На протяжении примерно пятнадцати лет существования русских (московских)

футуристов Маяковский был и оставался лучшим, талантливейшим, то есть попросту единственным. И это, конечно же не случайно.

Казалось бы, и прочие литературные группы не слишком изобиловали талантами. У имажинистов тоже был только Есенин, все же остальное Мариенгоф... Поэт вообще профессия редкая, и скорее следует удивляться, что было их слишком много. Но нет, имажинисты - совершенно другое дело.Мариенгоф был, возможно, не талантливей, чем Крученых, но Мариенгоф стремился быть талантливым. Он, в отличие от Крученых не возводил бездарность в ранг гениальности, не обманывал, не совершал подмены. Он сочинял плохие стихи, но он не выворачивал вверх дном критерии, так чтоб эти стихи считались хорошими. Он, быть может, тоже был графоманом, но о нем так и говорить не хочется, потому что он не был графоманом воинствующим. Он, скажем, был просто слабым поэтом. Он писал в 22-м году:

"Только академическое мастерство открывает путь изобретательному моменту в искусстве. Новаторское искусство всегда академично... Само понятие движения заключает в себе ранее пройденные этапы, то есть преодоление культурного наследия..." Можно подписаться под каждым словом. В том же 22-м году Алексей Крученых организует выпуск специальной книжечки, где в четырех статьях рекламируются его стихи. Одна из статей называется "Слюни черного гения".

Другая, подписанная самим Бурлюком,- "Бука русской литературы".

"После одеколона и рисовой пудры Бальмонта, после нежных кипарисового дерева (?)

вздохов Ал. Блока - вдруг Оязычи меня щедро, ляпач!.."

Вот этот "ляпач" и решил все дело. Он и оязычил и надоумил.