.. Пламя обладает странной силой - оно может и притягивать, одновременно способно держать на расстоянии - как женщина, что любит безжалостно играть любящими сердцами... Артем часто думал, что если этот мир и создан Богом, то огонь - бесспорная вершина этого шестидневного бреда. "И тогда было Пламя, и увидел Он, что создать больше нечего..." Одинаково огонь недоступен для понимания и питекантропа, и высокомерного hоmo sapiens. Только тот первобытный человек увидел его мистическую сущность - и первым появился культ Огня, и первым богом стал Агни - огонь, что согревал узколобого дикаря, защищал его от стихий и хищников. В каком-то смысле предок был умнее и уж безусловно честнее нас: сейчас лицемерное человечество побоится признать, что есть хоть что-то неизвестное и таинственное, да еще так близко. О да, они будут натянуто смеятся, показывая горы математических формул, химических уравнений, тыкать вас носом в ненужные физические закономерности... Однако никто не в состоянии осмыслить этот Совершенный Хаос, что образуют языки огня, сплетаясь в бешеной пляске. Ведь огонь как жизнь: смотря на костер трудно сказать, какой в нем смысл - но Арем знал, что у такого завораживающе прекрасного зрелища есть какая-то цель, какое-то свое стремление. Только беда в том, что люди не говорят на языке огня. Люди привыкли жить эмоциями - огонь же выше этого. Hет эмоциональной привлекательности - существует лишь избавление от волнений, мыслей; он выжигает разум, даруя вместо сиюминутных проблем и переживаний покой, исходящий от горящих деревьев, которые, казалось, многие годы могли ждать этого момента. Пламя притягивало, звало его - Артем сейчас очень чувствовал это. Этот зов маленькими иголочками вонзался в мозг, очищеный от других мыслей - они все равно мелочны и даже непонятно, как они могут занимать кого-то больше, чем на пять секунд. Внезапно, он понял, чего хочет - весь он напрягся, снял штормовку, и медленно и очень, очень аккуратно закатал правый рукав рубашки... Пламя странно плясало на загорелой руке - он начал приближать ее к огню. Становилось все горячее - и тело предало разум, он почувствовал, что не сможет продвинуть руку ни на сантиметр дальше, и тут она отдернулась: прочь, прочь от пламени, в ночную прохладу. Артем медленно переводил взгляд с руки на пламя, потом на угли с золой, потом опять на руку - на ней уже сидело множество комаров, еще больше вились вокруг... Он резко поднялся, прошел в палатку. Он знал, что Аня страдала мигренью страшные головные боли способны были свести с ума; Артем каждый раз ужасался, когда смотрел на ее пепельное после приступа лицо: такое измученное, такое чужое. И она сама делала себе лекарство - мощнейшее обезболивающее, антисептик, транквилизатор, антидепрессант - черт знает, какой дряни она туда намешивала, но это ей помогало. В любом случае, это лучше, чем самоубийство. И сейчас он в свете фонарика искал этот маленький пузырек. Вот эта сумочка - а в ней шприц и то, что ему сейчас было нужно. Артем вышел на воздух, заправил шприц, как делал много раз, когда у Ани слишком тряслись руки... В четырех местах на руке остались набухшие ранки он помахал рукой, чтоб быстрее впиталось, чтоб разогнать кровь - постепенно делать это становилось все труднее. Когда ему пришлось поглядеть на руку, чтобы убедится, что ниже локтя она еще существует, он был готов... Медленно-медленно он подошел к костру, до рези в глазах вгляделся в языки пламени - да, огонь ждал его, звал, и эхом звучали удары крови в висках. Он опустился на колени, преклонившись перед своим божеством; схватил левой рукой безжизненную правую, поднес ее к пламени - туча комаров взметнулась, спасаясь от пламени, их закружило в потоках горячего воздуха. Ладонью вниз Артем вдвинул руку в угли. С детской улыбкой, счастливо кривящейся в свете пламени, он наблюдал за тем, как лопается кожа, как часть его превращается в живой факел, как кипит кровь, придавая дыму розоватые оттенки. Вот перегорели жилы - и обручальное кольцо упало сквозь безымянный палец, отделив его обуглившиеся фаланги от пылающей ладони. Артем придвинулся ближе - безумный взгляд слезящихся от дыма глаз вцепился в горящую ладонь, высматривая там Смысл... Он наглотался дыма, дышать было нечем - терялся контроль над телом. Оно чужое, неповинующееся, ослабшее - качнулось вперед, в костер; факелом запылали волосы, страшный животный крик разрезал ночь, безмолвно наблюдавшую за происходящим безумством...
Первые рыбаки, еще до рассвета, его - без чувств - и поседевшую Аню помчали на глухо урчащей моторке в районный центр, где находилась больница. Там он будет барахтаться весь следующий месяц между жизнью и смертью и выживет, чтобы каждую ночь во сне видеть неестественно яркие языки пламени. А потом он будет вставать и идти на площадь перед Киевским вокзалом, зная, что никогда не сможет плакать.
