На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

- Пошли, Андрей, пошли.

- Пошли, - согласился Андрей и вылез из-за полога. Он взял котелок с бруствера, считая, что есть надо, иначе он вообще может сдохнуть. - Что там на ужин?

- Горох! - засмеялся Стас, шагая впереди. - Но мы его будем есть так: в твой котелок - горох, в мой - чай и будем припивать. Трахнем пару котелочков гороха! Трахнем и завалимся дрыхнуть.

- Завалишься! - усомнился Андрей, посмотрев на небо. Было новолуние, тусклые звезды затягивало опять тучами, ночь обещала быть адски темной, и перед их траншеей никого и ничего не было. Ротный считал, что в такую темень, в дождь, когда шорох подползающих не услышишь и в трех шагах, выставлять далеко секреты опасно, а близко - бессмысленно. Больше того, если бы секреты все-таки были бы выставлены, те, кто оставался в траншеях, полагаясь на них, спали бы, и, сняв секреты, немцы могли бы ночью ворваться в траншею и, перестреляв сонных, не дав многим даже вылезти из «лисьих нор», захватили бы ее. А так, зная, что впереди секретов нет, что впереди нет ни минного поля, ни колючки, отгораживающих от немцев, каждый понимал, что если уснет, может никогда и не проснуться.

- Вся рота секрет! Не спать никому! - разъяснял и приказывал командирам взводов ротный. - Между немцами и нашим тылом - мы! - Ротный был прав. - Ну выставили бы по парному от взвода - это три пары на полкилометра. Между ними в такие ночи можно батальон провести. Ну выставили бы по два парных, чтоб было плотней - тогда во взводах останется по десять человек. В случае сильной атаки, секреты мы потеряем - пока секреты добегут до траншеи, их перестреляют. В случае разведки боем или атаки встретим их из траншеи, - говорил ротный. - Главное - чтоб ночью все были наготове! Пусть отсыпаются днем. Так и толкуйте людям. Каждую ночь каждый из нас - в секрете!

- Не спать, не спать, ребята, - говорил Андрей, проходя мимо Пестова, Жалыткина, Рахимова, Шергина, Пахомова, Дадаева. - Ни в коем случае не спать! - «Не спать» задача оказывалась не из легких, ночи в конце ноября длиннющие, кажется, и не дождаться рассвета, но такую длиннющую ночь следовало коротать перекуривая, что-то вспоминая, на что-то надеясь, да ежиться от холода и сырости.

Они со Стасом прошли по ходу сообщения, и там, где ход помельчал, Стас вылез из него.

- Смотри, ракета… - предупредил его Андрей.

- Да ну их, - отмахнулся Стас, шагая у края бруствера. - Ты заметил, что-то они меньше их пускают. То, сволочи, с вечера навешивали, оправиться не вылезешь, а теперь почти ни одной за ночь. Что-то притихли они. К чему бы, а?

- Не знаю, - неопределенно ответил Андрей. Он тоже полез на бруствер, но оттого ли, что согнулся и сжал легкие, оттого ли, что сбил дыхание, закашлялся. Он лег животом на мокрый бруствер, свесив ноги в ход сообщения.

- Я все еще… - бормотал он. - Подожди. Постучи по спине. Все еще трясет. Черт!

- Может, малярия? - предположил Стас. - При малярии тоже колотит. - Наклонившись, он довольно сильно постучал Андрею между лопатками. - Если малярия, пьют акрихин. Желтые таблетки. И уколы в зад. От этого акрихина человек глохнет. - Ну как? Легче?

Взяв Андрея за шиворот, он помог ему встать, и они пошли к овражку, куда, сварив в тылу еду, повар привозил кухню, которую таскала небольшого роста кряжистая лошаденка, с лохматой, забитой репьями гривой.

Андрею нравилось, пристроившись у оглобли, поев, прихлебывая кипяток, просовывать руку лошаденке под гриву и гладить ей теплую сильную шею. После «лисьей норы», мертвой ничьей земли перед глазами, где, конечно, никакой живности из-за постоянной стрельбы не водилось, эта лошаденка казалась особенно живой, и к ней тянуло, как к какому-то милейшему доброму существу. Их, этих добрейших существ, было мало на фронте. Иногда над траншеями пролетали птицы, но они держались высоко, летели быстро, испуганные взрывами или стрельбой. Сейчас, в такую слякоть, попрятались и мыши-полевки, а холода загнали стрекоз, бабочек, муравьев, божьих коровок и прочую мелкую живность во всякие щелочки и дырочки, и от этого земля казалась совсем пустынной, брошенной, осиротевшей.

- Что, брат, это тебе не в колхозе! - говорил Андрей лошади. - Как там наш Зазор? Будем надеяться, что жив, что все с ним нормально. - Лошадь дергала у него под рукой кожей, загибая за оглоблю голову, тянулась к нему и дышала ему в лицо.

Когда приезжала кухня, все по-своему радовались и из-за еды, и из-за того, что там можно было встретиться друг с другом все-таки на каком-то приволье, а не в узкой траншее, но Андрею было приятно идти к кухне и из-за этой лошаденки, безропотно коротавшей дни вместе с остатками их батальона.