На берегах - Меркулов Олег - На двух берегах

- Буду помнить, - пообещал он, стараясь, чтобы и голос передал ей это обещание. Но она не очень поверила:

- Конечно, если бы ты остался тут, даже если бы уехал куда-то, но не на фронт, а временно, например, по каким-то делам, было бы легче ждать… - она повторила со вздохом, с улыбкой, голосом, в котором даже теплилась радость: - Ждать с надеждой…

Он погладил ее по голове:

- Ничего. Так и жди.

Она качала головой, и ее волосы от этого закрывали и открывали щеки.

Я буду стараться. Но ты уходишь туда, да вы все, наверное, не такие, как здесь. Я не знаю, какие вы там, но чувствую, что другие. …

Он опустил подбородок, уперся им в грудь, так ему было легче сдержать вздох.

- Мы в этом не виноваты. Мы…

- При чем тут вина! - быстро перебила она его и сняла его руку с плеча. Но руку она не отпустила, а положила ее себе на колени и прикрыла своими. - Речь не о вине. Я о другом - я боюсь, что жестокость изменит тебя. А ведь я знаю теперь, что главное на земле. Для меня, - уточнила она. - Может, тебе это покажется глупым…

Он чувствовал ладонью легкое тепло ее колен.

- Почему глупым? Скажи. Я постараюсь понять. Так что же главное на земле?

- Это любовь. Любовь и надежда. Наверное, я эгоистка, но что уж делать! А может, любовь делает человека эгоистом? Ведь он боится потерять того, кого любит. Тебе не смешно?

- Что ты? Что ты?

Она стала как-то спокойней, скорбное выражение сошло с ее лица, голос звучал бодрей, ей как будто стало легче от того, что она смогла передать ему свои мысли.

- Так ты понял?

- Понял, понял, - ответил он, снова погладив ее по голове. - Но не надо больше думать про это. Ты устала. Приляг.

Она с готовностью подчинилась ему, забралась под одеяло, свернулась там, согреваясь, все держа, не отпуская его руку, подремала немного, потом, вспомнив, что это для них за день, торопливо позвала:

- Иди ко мне…

Потом он лежал, обняв подушку, от которой пахло ее щеками, а она - она так захотела - сидела с краю, обернувшись к нему, и гладила его затылок, шею, плечи, спину, повторяя:

- Ты поспи. Поспи, милый, перед дорогой. Где ты сегодня встретишь ночь? Где будешь спать? Поэтому поспи у меня. Хоть полчаса…

И он и правда уснул, но она разбудила его, сказав:

- Пора.

Кто-то командовал в коридоре:

- Отъезжающим получать обмундирование! Отправка через час!

Когда они строились у грузовика, когда с ними прощались, она смотрела из окошка поверх занавески, прижавшись к уголку рамы. Но, когда отъезжающие полезли в грузовик, она вышла на крыльцо. На ней были те же огромные тапочки, наброшенная на плечи шинель, которую она запахивала вокруг ног, отчего плечи ее опустились и она горбилась.

Дождик все шел. На мокром крыльце, на фоне мокрой стены - она отодвинулась в сторонку от двери - она показалась ему маленькой, беззащитной и несчастной.

- Что ты стоишь? - рассердилась на него Таня. - Беги прощайся. Не видишь, что для этого вышла! - Таня держала Стаса за карман, не пуская его в грузовик.

Андрей перебежал до крыльца, прыгнул через три ступеньки, обнял Лену, она всхлипнула, прижалась к нему, а когда он отстранился, чтобы идти, она попыталась было удержать его, жалко повиснув, ухватившись за мокрую шинель. Тогда он сказал ей: «Меня ждут. Всего. Люблю. Жди. С надеждой!..», поцеловал обе ее руки, уронил их, сбежал с крыльца и по колесу взобрался в грузовик.

Пока грузовик разворачивался, пока съезжал к шоссе, он все смотрел на нее, кивая ей.

Она, прислонившись к стейе, держала руки под горлом, как бы не пуская крик, который бился в ней.

- Счастливо всем! - закричал Стас, встав в грузовике во весь рост и махая над головой обеими руками. - Счастливо всем! Счастливо!..

Горели плошки-катюши, бросая колеблющийся свет на гору картошки, вокруг которой все они сгрудились, беря по одной, срезая кожуру прямо под сапоги или ботинки и кидая очищенную, светлую, в общий большой бак с водой. Как только бак наполнялся, его тотчас же уносили к поварам. От поваров бак возвращался пустым.

Было тихо, только вплескивали, падая в бак, очищенные картофелины, да иногда Стас, закуривая, начинал бормотать какую-нибудь чушь, вроде: «Всю ночь они пили дешевенький херес. Херес был дрянным. Дрянней не придумаешь, но так как, кроме него, нечего было пить, они пили херес, морщились, кряхтели, убегали в кухню запивать водой. Херес пах не то сердцевиной грецкого ореха, не то его скорлупой, не то жженой пробкой, в общем пах отвратительно, но они пили его, страдая и крякая».

- Как из тебя все это выскакивает? - поинтересовался Андрей.