Ася Пекуровская - Когда случилось петь СД и мне (С Довлатов)

Как бы по случайному совпадению, и Сережа, и Ося мифологизируют историю знакомства друг с другом путем введения некоей ширмы в виде третьего лица, которым в сережином случае оказалась "моя жена, Ася", а в осином "крепость, расположенн(ая) где-то на песках". Если учесть, что обе ссылки в сущности являются ссылками на одно и то же лицо, причем, лицо, к которому каждый мемуарист предъявляет свои счеты, то задача выявления фактов знакомства Сережи и Оси становится неотделимой от задачи выявления позиции этого третьего лица визави тех счетов, предъявляемых к нему обоими мемуаристами. Являясь тем самым лицом, я берусь извлечь из пределов собственной памяти недостающие в предшествующих версиях звенья, по ходу исправив осину хронологическую неточность.

В этом месте мне предстоит сделать существенную оговорку о несовершенстве памяти вообще и, применительно к моей памяти, посетовать на то, как часто она подводила меня, а вкупе со мной и тех, кто позволял себе на нее слепо положиться. Так что читатель, который по всем имеющимся данным оказался на самом пороге знакомства с моей версией обсуждаемого здесь события, призывается, во избежание казусов, отнестись к моему повествованию со всяческой осмотрительностью.

Примерно за полгода до вышеозначенной встречи Сережи с

Иосифом состоялось мое знакомство с сережиным будущим кумиром. Помню, провожая меня домой в день знакомства, Иосиф, кажущийся большим и неуклюжим под тяжестью своей гладко выбритой и явно нездешней овцы шоколадного цвета, висевшей на нем нараспашку, беспечно поведал мне о предстоящей поездке в Самарканд по приглашению Олега Шахматова. На этом месте моего повествования Эра Коробова, которая чудесным образом оказалась в Америке на расстоянии четверти мили от меня, решительным жестом откладывает рукопись в сторону. Овца была и гладко выбритой, и заграничной, тут мне нечего добавить, говорит она, - но появилась она вовсе не тогда, а значительно позже. Ну что тут делать? Не поверить Эре было бы полным абсурдом. Уж если она всех этих событий не помнит со всей достоверностью, то кто же помнит? Но и себя жалко. Все же и у меня какая-никакая, а все же память. Вот и показывай после этого свои правдивые сочинения друзьям молодости. На этой ноте я поспешаю возвратиться к истории моего с Осей знакомства. В овце или не в овце, но после длинной паузы он добавил, уже более доверительно, что едет в Среднюю Азию, чтобы оттуда совершить полет. Реагируя на контекст слова "полет," ("Куда, интересно, можно полететь из Средней Азии? Не на Луну ли?"), я спросила, не скрывая иронии: "Без надежды на приземление?", на что получила проверенный на патентную чистоту ответ будущего Нобелевского лауреата: "Полет - это всегда полет из, а не в. Понимаете?"

Соотнесясь с той же памятью, могу продолжить, что Сережа впервые встретился с Осей в собственном доме на Рубинштейна, куда Ося был приглашен на свое первое и, как мне кажется, единственное в сережином доме авторское чтение стихов. Их встреча закончилась обоюдной неприязнью, хотя у каждого были на то особые причины. Ося, тогда немного в меня влюбленный, усмотрел в Сереже недостойного соперника, особенно после того, как опознал в нем типа, ранее примеченного в моем обществе в состоянии, как он тогда выразился, "склещенности." Сережа же занял снобистскую позицию, разделенную всеми дру-гими участниками этого вечера, включая меня, согласно которой Осе было отказано в поэтическом даровании.

Дело было так. К приходу гостей были выставлены угощения, увенчанные горой из грецких орехов, которая и оказался тем даром Данайцев, роковым образом сказавшимся на памяти Оси и Сережи. Когда Ося, встав у рояля, готовился озвучить комнату раскатами будущего громовержца, аудитория уже направляла осторожные взоры в том запретном направлении, где возвышался ореховый контур. Когда пространство комнаты оказалось до удушья заполненным переносными рифмами, извергаемыми самим создателем, аудитория, оставив ему будущие лавры Нобелевского лауреата, сплотилась вокруг стола, приобщившись к орехам сначала робко, а затем с все возрастающей сноровкой. Закончив "Шествие", только что написанное им вдогонку цветаевскому "Крысолову", и не взглянув на угощение, от которого к тому моменту осталось жалкое подобие, Ося направился к двери, предварительно сделав заявление представшей перед ним книжной полке: "Прошу всех запомнить, что сегодня освистали гения." Не исключено, что если бы это первое знакомство не началось так бесславно для освистанного Иосифа и так неосмотрительно для освиставшего Иосифа Сережи, их версии первого знакомства могли бы совпасть, разумеется, если исключить такую возможность, что их обоих могла таким обескураживающим образом подвести память.