Ася Пекуровская - Когда случилось петь СД и мне (С Довлатов)

На московском вокзале было довольно многолюдно, несмотря на утренний час, однако, наших друзей не встречал никто, в связи с чем было нанято два носильщика. Не без треволнений, сундук был водворен на сидение такси, шофер которого взял курс на гостиницу "Астория". Из Астории, где был загодя забронированномер с видом на Исакиевскую площадь и куда гости допущены не были, одному из них удалось отправить холодящую душу телеграмму Никите Богословскому, от которого пришел молниеносный ответ: "Цитирую: 'Все смешалось в доме Облонских'. От себя: 'Теща уже в Москве. Сообщите обратный рейс. Богословский, должник от Бога". Посовещавшись, друзья решили подарить сундучок какому-нибудь вендору еще функционирующей в те времена барахолки, предварительно ознакомившись с его содержимым. Когда дно сундука было со скрипом выбито, из него стали вываливаться завернутые в дамское белье кирпичи и булыжники. "Смотри, - со скупой лаской в голосе сказал другу Бахнов. - Про бюжетерию и лингерию все же не соврал. Талантливого человека узнаешь не по делам, а по словам".

-А-ссс-яяя, - говорит мне в сердцах редактор "Граней", Таня Жилкина, взявшая на себя труд обнародования моего сочинительства скупым тиражом в несколько сот экземпляров. - А не поставить ли нам точку уже в начале первой истории? Уж слишком они досужие! - Танечка, - отвечаю яей. - Вы, как редактор, вправе ставить точку в любом месте ваших "Граней", а я уж доскажу свои истории в надежде, что найдется еще на моем веку такой редактор, которому захочется их оставить из ностальгических соображений.

В другой рейновской новелле речь шла о московском коллекционере картин Костаки, который однажды пришел домой в состоянии не первой трезвости, вынул ключ от собственной квартиры, но не смог нащупать замочной скважины. Поразмыслив с минуту, он извлек из кармана американскую зажигалку и, при ярком западном освещении, вдруг, в один момент протрезвев, обнаружил, что его квартира опечатана. Многократным щелканьем кремнисто-газового инструмента ему удалось далее установить, что замок залит сургучом, к которому приложена гербовая печать Союза Советских Социалистических Республик. В тот самый момент, когда, к своему ужасу, он остался при полнейшем убеждении, что это так, в квартире зазвонил телефон, при звуке которого хозяин помчался прочь что было духу. Проведя бессонную ночь у друзей, которым не решился поведать о своей кручине, Костаки чуть свет явился пред очи начальника своегодомоуправления, который оказался не в состоянии пополнить уже имеющийся у Костаки багаж знаний новыми сведениями о случившемся. Покинув озадаченного домоуправа, потенциальный каторжанин отправился сначала в райком, а затем с тем же, то есть отсутствующим, результатом, в обком партии. В последней инстанции ему присоветовали обратиться в КГБ, что он и решил безотлагательно претворить в дело. На пути в КГБ он, то ли зазевавшись, то ли из общих соображений, завернул в не рифмующееся с КГБ заведение под условным названием ЦДЛ.

Там, сразу оказавшись в спасительном обществе Жени Рейна, Костаки услышал последнюю сплетню о том, как Никита Богословский опечатал чью-то квартиру посредством пластелина и пятикопеечной монеты, после чего безуспешно пытался разыскать хозяина, который, то ли со страха, то ли по иной какой прихоти, назначил себе пожизненную ссылку. Сопоставив уже известное с только что поведанным Рейном, Костаки вдруг успокоился и заказал Рейну карпа в сметане, как нельзя более согласующегося с жениным суждением о приятно проведенном вечере вне дома.

Как следовало из третьей рейновской новеллы, Никита Богословский подрабатывал с приятелем, композитором Катцем, в домах отдыха, причем, одновременно в двух заведениях сразу. Скажем,если Богословский объявлял концертную программу открытой в одном доме отдыха, представляя себя ведущим первого отделения, то Катц заканчивал объявленную Богословским концертную программу в том же доме отдыха, провозглашая себя ведущим во втором отделении, и наоборот. Аналогично же, если Богословский получал гонорар для себя и Катца в кассе первого дома отдыха, то можно было быть уверенным, что композитор Катц был занят тем же делом в кассе второго дома отдыха. И так продолжалось до какого-то рокового для композитора Катца момента. И речь здесь должна пойти об аналогичном, не роковом моменте в жизни Богословского, когда ему, известному композитору, склонному к эксцентричностям, надоел заведенный миропорядок, который он решил изменить.