Валерий Большаков - Помор

Фёдор внимательно осмотрелся. Ага, вот деревце, к которому был привязан конь, трава вокруг объедена. На растрескавшейся коре осталось несколько серых волосков. Надо полагать, стрелок уехал на лошади мышастой масти — такую тут называют грулла. [105] Грулла (или грулья) — «серый журавль» (исп.); так на юго-западе США называют лошадей мышастой масти.

А отпечаток грулла оставила — подарок следопыту! Левое переднее копыто было подрезано чересчур узко, правое тоже почикали больше чем надо — лошадь как бы ступала слегка по-медвежьи, косолапо, и это выделялось очень чётко, как роспись под важным документом.

Пройдя по следу, помор выехал в сырой распадок, но преследовать супротивника не стал. Ему работать надо, а не гоняться за душегубцами.

— Попадись мне только, — процедил он и развернул коня.

Под вечер Чуга разорвал новую пачку с патронами, набил огнеприпасами карманы и отправился подальше от стада пострелять. Нельзя пропускать занятия…

Перед ночлегом коров напоили из глубокого ручья и прогнали ещё версты две, чтобы скотина получше устроилась на ночёвку. Да и утром поднять животину будет полегче.

— Федька! — крикнул Туренин. — Поехали с нами!

— А куда это вы намылились? — поинтересовался Чуга.

— Тут городишко под боком, Сэнд-Сити!

— В кои веки ещё нам салун повстречается? — поддержал князя Шейн. — Считай, всё лето без выпивки!

— А стадо на кого оставим?

— Мы посторожим! — ответили близняшки Гирины. — Непьющие мы…

— Да я и сам… А, чёрт с вами, — махнул рукой Фёдор, — погнали!

Добрались до городишки в потёмках. Сэнд-Сити располагался в неглубокой долине, все холмы вокруг кудрявились лесами, но в низинах деревья: тополя или низкорослые ивы — росли только вдоль редких ручьёв.

Помор остановил чалого возле конюшни, избегая света фонаря, подвешенного у ворот. Пахло свежим сеном, навозом, кожаной сбруей и лошадиным потом.

Заводить коня внутрь Фёдор не собирался, лишней пары четвертаков у него не было, да и зачем? Он заехал в это местечко на пару минут, но осмотреться не мешает.

Жители Сэнд-Сити ложились рано, в их домах редко мелькал огонёк свечи, зато салуны были ярко освещены фонарями. В темноте слышались гулкие шаги по деревянным тротуарам, сопровождаемые звяканьем шпор, пианино из салуна «Высокая проба» наяривало «О, Сюзанна!», щёлкало колесо рулетки, клацали покерные фишки, нёсся гомон под звяканье стаканов — население гуляло по поводу ещё одного прожитого дня.

Бакеры поехали дальше по улице, шумно оценивая салуны и выбирая заведение по душе, а Чуга спешился у «Аламо», ослабил подпругу и захлестнул поводья на коновязи, не сильно затягивая скользящий узел. Поилка располагалась тут же, и чалый потянулся к воде.

— Пей, пей… — похлопал его по шее Фёдор. — Я тож глотну чего-нибудь.

Поднявшись по ступеням, он толкнул «крылья летучей мыши» и попал в длинную, довольно узкую комнату с чугунной печкой в одном конце и стойкой бара, протянутой футов на пятнадцать. В помещении стояли квадратные столики, их окружали стулья из тех, которые называли капитанскими. В углу, за столами, покрытыми зелёным сукном, резались в карты, у стойки накачивались виски те, кому не сиделось.

Пройдя к бару, Чуга повернулся к нему спиною, опёршись локтями о стойку, и осмотрелся. Кое-кто из посетителей щеголял в домотканой одежде — такая не шуршит в зарослях, иные явились в джинсах или кожаных штанах. Фермеров можно было узнать по сапогам без каблуков — эти держались кучкой за отдельным столом, накрытым клеёнкой.

— Выпьешь чего, ковбой? — послышался голос у Чуги за спиной.

Фёдор обернулся через плечо и узрел дородного бармена. Подумав, что неплохо было бы сполоснуть горло перед ужином, он сказал:

— Бурбону на два пальца.

Кабатчик кивнул и ловко нацедил желаемое в стакан. Расплатившись серебряным пятицентовиком, Чуга пригубил виски — и проглотил одним махом. Ничего так… А всё ж водочка получше будет. Да под селёдочку, с картошечкой, с лучком, с хлебушком ржаным… Ммм…

Мужик, стоявший у стойки, боком к Чуге, обтёр руки о грязную рубаху и повернул к Фёдору обрюзгшее лицо. Чёрные бусинки глаз посверлили Чугу, посверлили и заблестели маслено.

— Я тебя не знаю! — сказал мужик неприятным голосом.

Помор смерил его холодным взглядом — от мятой шляпы с короткими полями до кобуры, из которой торчала захватанная рукоятка револьвера, — и ответил:

— Я тебя тоже. И ничего, жив пока.