Луис Ламур - Приносящие рассвет

— Дедушка считает, что нас преследуют, точнее, какие-то люди хотят напасть на нас. Его предупредили.

Слова Друсильи напомнили мне о том, что говорил Джонатан Приттс Оррину, и, не осознавая важности этого сообщения, я попросил ее все рассказать дону Луису. Мне казалось, что земля, отданная давным-давно одной семье, ей и принадлежит, и никакой человек, вроде Приттса, не имеет права на чужую собственность.

На следующий день Друсилья от имени дедушки поблагодарила меня. Джонатан Приттс когда-то действительно бывал в Санта-Фе, где с помощью друзей-политиков добивался, чтобы у семьи Альварадо отобрали права на владение землей, которую в дальнейшем он собирался продавать переселенцам с Востока.

Раунтри беспокоился.

— В этих местах мы уже должны были не раз столкнуться с индейцами. Не отъезжай далеко от каравана, Тай, слышишь? — Несколько минут он ехал молча, а потом сказал: — Люди на Востоке много болтают о благородстве краснокожих. Индейцы хорошие воины, это у них не отнимешь, но я еще не видел ни одного из них, если не считать не-персе, который не пожелал бы проехать пару сотен миль, предвкушая хорошую драку. Индейцы никогда не владели землей. Никогда. Они охотятся на ней и постоянно воюют с другими племенами именно за право охотиться. Я сражался с краснокожими и жил рядом с ними. Если ты окажешься в индейском поселении, они будут кормить тебя и позволят остаться столько, сколько ты захочешь — таков обычай. Но тот же самый индеец, в чьем вигваме ты ночевал, выследит тебя и убьет едва ты покинешь их поселение. У них совсем другие жизненные принципы, не как у белых. Им не вдалбливают с детских лет, что нужно проявлять милосердие и доброту, как это делается у нас. Мы все время слышим подобные разговоры, хотя большинство людей все же не придерживаются таких правил. Индеец не предан никому, кроме своего племени, а любого чужака всегда рассматривает как врага. Если ты сражался с индейцем и победил его, тогда он, может быть, будет иметь с тобой дело.

Индейцы уважают только таких воинов, как они сами. Человека, который не в состоянии защитить себя, презирают, убивают и тут же забывают о нем.

Ночью вокруг походных костров было много разговоров и смеха. Оррин пел старые уэльские и ирландские баллады, когда-то от отца он слышал и испанские песни, а когда исполнил их, надо было видеть, с каким восторгом реагировали vaqueros! А на далеких холмах песни подхватывали койоты.

Старик Раунтри обычно находил себе место подальше от огня и сидел, вглядываясь и вслушиваясь в ночную тьму. Человек, который неотрывно смотрит на костер, на несколько минут ослепнет, если отвернется от огня и посмотрит в темноту. Отец научил нас этому… еще дома, в Теннесси.

Вокруг была земля индейцев, а мы прекрасно понимали, что положение воина в племени зависит от количества одержанных побед. А победа для индейца — это умение первым ударить врага, причем считается особой доблестью добить упавшего человека, потому что тот иногда может лишь притворяться мертвым.

Индеец, особенно преуспевший в конокрадстве, выбирает себе жену из лучших девушек племени. За жену надо платить выкуп, и поэтому индеец может позволить себе столько жен, насколько хватит богатства, которого как правило хватает лишь на одну. Редко на две-три.

Оррин не забыл Лауру и к тому же злился на меня, что я отговорил его работать на Приттса.

— Он платит неплохие деньги, — сказал Оррин однажды вечером.

— Деньги за кровь, — добавил я.

— Все может быть, Тайрел. — В голосе брата не слышалось дружелюбия. — Ты что-то имеешь против мистера Приттса? А может и против Лауры?

«Ну-ка, полегче, брат мой, — сказал я себе, — это опасная тема».

— Я о них ничего не знаю. Только то, что ты мне рассказал. Они вроде бы собираются заполучить чужую землю.

Оррин хотел что-то сказать, но тут встал Том Санди.

— Пора спать, — прервал он наш спор. — Завтра рано вставать.

Мы с братом улеглись, у обоих на языке вертелись невысказанные слова, но лучше бы мы их и не говорили друг другу.

Однако Оррин задел меня за живое. Мне действительно не нравились ни Приттс, ни его дочь. По-моему, она была какая-то неестественная, а таких двуличных проходимцев, как Джонатан Приттс, я всегда не любил.

То, как он свысока поглядывал на окружающих с видом новоанглийского превосходства, не обещало ничего хорошего тому, кто с ним не согласится. И я верил в то, что говорил Оррину. Если Приттс у себя дома был такой большой шишкой, то что он делает здесь?