ХОВАРД ФАСТ - ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА

И Майлс позавидовал хладнокровию Сегера, который может сидеть в стороне и только наблюдать. Но что делать ему, Майлсу? Как заставить дикарей понять национальную политику правительства? Для н11х это только вопрос о справедливости, об удовлетворении их требований. Они никак не могут понять, что на их северной родине вся дичь давным-давно перебита, что там всюду понастроили фермы и ранчо. Нечего также думать о том, чтобы поделиться с ними своей мечтой, которую он когда-то лелеял: сделать дарлингтонское агентство очагом цивилизации. Беспокоить индейское ведомство всей этой историей нельзя, это ясно. Майлс её уладит сам или с помощью полковника Мизнера и его гарнизона, расположенного в форте Рино. И Майлс попытался оттянуть решение вопроса.

– Сейчас я не могу послать в Вашингтон, – сказал он, тщательно взвешивая свои слова. – Быть может, позднее, но не теперь. Попробуйте прожить ещё один год в агентстве. Если дело не пойдёт – обещаю вам передать этот вопрос на рассмотрение соответствующих властей в Вашингтоне.

Маленький Волк покачал головой:

– А если за этот год мы все умрём? Что же мы выиграем? Нет, мы должны уйти теперь же. Если мы выполним твое требование, может быть и некому уже будет идти на север.

– Я сообщил тебе моё решение, – упрямо возразил Майлс.

Голову нестерпимо ломило. Оба вождя представлялись ему сквозь струящийся зной какими-то уродливыми видениями. Он пытался подавить чувство ненависти к ним, говорил себе, что в их жалобах кое-что справедливо. Но всё в его сознании путалось и переплеталось: и мечты о холодной ванне, которую они помещали ему принять – она одна облегчила бы головную боль, – и жара, и пыль, и покоробившиеся некрашеные доски, и скудные пайки, и заброшенность Дарлингтона, и его собственная внутренняя борьба, и отвращение к тому делу, которому призван служить.

– Скажи им, что больше я ничего не могу обещать! – раздраженно крикнул он Герьеру.

Оба вождя в молчании выслушали это решение. Они кивнули головой, церемонно пожали руки всем присутствовавшим. Рукопожатие было чуждо им, но они словно старались как можно точнее и лучше проделать этот единственный ритуал белых, которому они научились. Лицо Маленького Волка походило на бесстрастную маску, но в покрасневших глазах Тупого Ножа были старческая скорбь и отчаяние.

Когда они вышли из комнаты, Майлс облегчением вздохнул. Сегер последовал за ними и проследил, как они сели на своих тощих лошадей. Остальные всадники дожидались их, всё так же легко и непринуждённо наклонившись над костяными луками сёдел, сделанных из дублёной кожи. Потом весь отряд уехал в том же порядке, как и появился, вытянувшись в прямую линию. Копыта их лошадей почти не производили шума, утопая в глубокой красной пыли. Удушливые клубы измельчённой в порошок глины взвихрились за ними, и опять стало казаться, что их индейские кони плыли по зловещим багровым облакам.

Сегер задумчиво попыхивал трубкой. Майлс, просунув голову в дверь, сказал:

– Джон, я иду принимать холодную ванну. Вы тут понаблюдайте. Сегер кивнул.

– Как по-вашему, кончилась эта история? – тревожно спросил его Майлс. Сегер покачал головой:

– Это только начало.

Август 1878 года

О трёх бежавших Майлсу рассказал Арапах, по имени Джимми Медведь, который ездил к северу от агентства в поисках дичи.

Прошло уже три недели, дождей всё ещё не было, и зной держался по-прежнему.

Арапах был уроженцем Оклахомы, но и ему не приходилось наблюдать такого зноя. Никогда не видел он, чтобы земля превращалась в пыль, забивала человеку горло, нос, глаза. За два дня охоты он не встретил ни одного живого существа, только жаркое марево струилось над землёй.

В часы нестерпимого полуденного зноя Арапах прилёг на жёлтую траву и спрятался от солнца под брюхом своей усталой лошади. Когда Джимми нечаянно коснулся лежавшего в траве высохшего белого бизоньего черепа, он обжёг палец.

А когда он снова сел на лошадь, седло полоснуло ему ноги, точно раскалённым ножом.

– Клянусь Богом, я скоро околею от этой проклятой жары! – громко простонал он. Он был крещён и настолько владел английским языком, что индейцы называли его Человеком-Который-Потерял-Свой-Язык.

Вполне вероятно, что он уже был доведён жарой до невменяемого состояния, когда увидел трёх Шайенов, галопом мчавшихся на север. Первой его мыслью было, что они загонят своих коней, а второй – что у них, видимо, есть какая-то важная причина, заставляющая их мчаться на север таким аллюром, зная, что рано или поздно лошади всё равно падут. Джимми погнался за ними, но Шайены, повернув к нему своих коней, так грозно посмотрели на него, что он испугался, как бы они не застрелили его раньше, чем он успеет сказать хоть слово.