Луис Ламур - Одинокие боги

Если у родника меня будут поджидать один-два человека, что ж, придется вступить в схватку с ними. У меня цел пистолет и к нему есть еще в запасе двадцать четыре патрона: я не собирался играть с ними в бирюльки, слишком много пройдено, но еще больше предстоит пройти по сухой каменистой местности. Мои ноги в ранах, от одежды остались одни клочья, и порой мне казалось, что я схожу с ума... Если они подстерегают меня, а это наверняка так, я убью их. Скольких смогу. В этом не может быть сомнений.

Когда на землю пали первые тени приближающейся ночи, я высунул голову из своего каменного мешка и прислушался. Тишина. Выбравшись, я тронулся в путь. К роднику Потерянная Лошадь.

Оглядываясь по сторонам, я сжимал в руке пистолет, держа его наготове. Моя фляга снова была полна. Я сделал глоток и пошел. Во рту быстро пересыхало, как в самой горячей пустыне, нервы были напряжены до предела...

На мгновение раньше, чем они увидели меня, я заметил их лошадей. Бандитов было двое: от неожиданности столкновения мы уставились друг на друга. Я выстрелил первым. Один из них упал.

Пока я целился второй раз, прогремел ответный залп. Стрелявший носил испанскую одежду, но был явно англичанином — я рассмотрел его. Он выстрелил снова, промахнувшись, потому, очевидно, что выпущенные до того мои три пули сбили его с толку. Он упал. Их лошади, всполошившиеся от выстрелов, рванули назад, по тропе. Присев на песок, я перезарядил пистолет и теперь снова был готов стрелять. Но оба бандита не давали мне повода для этого, неподвижно лежа на земле возле костра, видно недавно разведенного ими.

Встав на одно колено, держа заряженный пистолет и готовый вскочить на ноги в любую секунду, я замер в ожидании. Но все было тихо. Я подошел к костру. На огне в кофейнике кипела вода, рядом лежало неразрезанное мясо.

Один бандит упал так близко к костру, что его брюки стали дымиться. Я загасил начавшую было тлеть ткань, отодвинул его ноги подальше. Потом выпил кофе, подкрепился мясом и подошел ко второму. Мои пули сделали свое дело: из-под кожаного ремня потоками лилась кровь, и создавалось впечатление, что бандит был разорван почти пополам.

Возле костра валялись два седельных вьюка и старый рюкзак. Я высыпал их содержимое на землю, там оказался разный хлам, который обычно носят с собой бродяги. Но среди этого хлама я обнаружил иголку и довольно прочные нитки, предназначенные для починки грубой одежды, а может быть, и обуви. Я заполнил пустые отверстия своего патронташа патронами бандитов и решил идти дальше по неровному краю вдоль каньона.

Глубина его на первый взгляд показалась мне довольно приличной, не менее двух тысяч футов, думал я. Но в том месте, где в каньон впадал ручеек от родника Потерянная Лошадь, всадник вряд ли смог бы пройти. Это давало мне какое-то преимущество: если мне удастся спуститься здесь, то моим врагам придется скакать в обход.

А теперь нужно было как можно скорее уходить отсюда. Я наполнил до краев флягу, напился сам и, прихватив пустые вьюки с рюкзаком, отправился искать дорогу.

Отыскав укромное место, откуда она хорошо просматривалась, я занялся изготовлением новых мокасин. Работа, как я уже замечал, нетрудная, каждый индеец или охотник умеет ее делать.

Вырезав из вьюков детали, сшил их. Получилась, пожалуй, самая удачная пара из всех, когда-либо сделанных мною. Сложив остатки кожи в рюкзак, я отправился разыскивать спуск в каньон.

Никто не смог бы утверждать, что спуск в каньон, подобный этому, мог оказаться делом легким. Сползая по камням, я цеплялся руками и ногами за скалы и, когда наконец очутился внизу, почти уже выбился из сил.

Вполне возможно, что где-то тут были и другие, более удобные места для спуска, но искать их не хватало времени. Немного отдохнув в тени скалы на дне каньона, я отправился дальше.

Прошел, наверное, уже около трех миль, когда увидел канюков. Их было несколько, круживших над чем-то лежащим на земле. Сжав в руке пистолет, я отправился посмотреть, что их так привлекало. Карабкаясь по валунам, перепрыгивая с камня на камень, я прошел через поваленное ветром джошуа.

При моем приближении канюки немедленно взмыли вверх, но продолжали кружить над этим местом, не отлетая далеко.

Я приближался с величайшей осторожностью. Вокруг не слышалось ни звука, кроме пронзительных криков птиц. Две из них, устав кружить, уселись на камень, что-то рассматривая неподалеку от себя. Их безобразные, сморщенные, выжидательно изогнутые шеи были отвратительны. Завернув за скалу, я увидел то, над чем кружились стервятники. Две лошади лежали на земле, одна неподвижно, другая еще делала попытки встать. Третья была на ногах: расставив их, она низко опустила голову. Когда канюки приближались, лошадь поднимала голову, мотала ею, из последних сил старалась отогнать хищников.