Луис Ламур: Когда говорит оружие

Что ж, после этой ночи будет одним меньше. Лопес потерял ориентировку. У человека, захваченного плотным водоворотом пыли, не остается никаких ориентиров; ничто не поможет ему выбраться, кроме слепого инстинкта. Навахо поступили умно, заманив апачей в такую ловушку. По странному стечению обстоятельств, мать Лопеса тоже была из племени апачей.

И все равно он отважный человек. Пробивал себе путь наверх с самого дна, пока не стал хозяином одного из лучших ранчо. Так размышлял Шэд Мароун, подбирая сухой кедровник. Он собрал немного хвои, чтобы разжечь огонь, и через несколько минут у него заполыхал костер.

Мароун еще раз напился. Неизвестно почему, его вдруг охватило беспокойство. Встав, он подошел к краю Гнезда. Как далеко зашел Лопес? А что, если…

— Черт возьми! — пробормотал он, сжав револьвер в руке.

И тут услышал, как громко стукнул камень. Шэд застыл на месте.

Лопес, казавшийся в сумерках серой тенью, отделился от утеса, держа наготове оружие. Целую минуту они не сводили друг с друга глаз. Мароун заговорил первым.

— Чертовски жарко, — произнес он.

Лопес спросил:

— Как ты узнал об этом источнике?

— Мне сказал один навахо, — ответил Шэд, следя за Лопесом, как кошка. — Ты не так уж плохо выглядишь, — добавил он. — У тебя полная фляга?

— Нет. Я вполне мог сдохнуть. Но моя мать из племени апачей. Их отряд однажды попался в этом Провале. Ни с одним апачем такое не случается дважды. Потом они нашли этот источник, и еще один там внизу. Я добрался до нижнего, и это доконало меня. Он пересох. Но потом из трещины в скале побежала вода.

— Вот как?

Мароун снова взглянул на него.

— У тебя есть кофе?

— Конечно.

— Отлично, — кивнул Шэд, пряча револьвер в кобуру. — А у меня есть костер.

После Второй мировой войны я жил в Лос-Анджелесе и время от времени собирал рюкзак и отправлялся в необитаемую местность, как правило в Аризону.

Одним из моих самых любимых мест была так называемая Дикая зона Сикамор в каньоне Сикамор. В те дни там проходила железнодорожная ветка, которая вела из Кларкдейла в Дрейк, и поездная бригада могла высадить вас в любой точке ветки и подобрать по пути обратно, когда бы вы ни появились. Поезд назывался «Верде-Микс».

Это была труднопроходимая, необитаемая и красивая земля. Там водились олени и горные львы, и даже встречались медведи. Там били красивые родники и журчали ручьи — и никого вокруг, кто мог бы вас потревожить. Обычно я три или четыре дня бродил по пустынным каньонам, взбирался на горы, блуждал по лесам и спал под звездным небом или в пещерах, которые в свое время укрывали индейцев и бандитов.

Ходило много историй о призраках, затерянных приисках, конокрадах и древних индейцах. Некоторые из них я слышал от Джима Робертса, который в то время был блюстителем порядка в Кларкдейле. В первый раз я столкнулся с ним, когда занимался оценкой имущества для взимания налогов на горном отводе неподалеку от Джерома. Роберте был одним из тех, кто остался в живых после войны в долине Тонто, и мы несколько раз говорили об этом, потому что я знал Тома Пикетта, который тоже в ней участвовал.

Всадники ехали группой.

— Зажги спичку, Реб!

В голосе Натана Эмбри звучало торжество.

— Наконец-то один есть; я слышал, как он упал.

Реб Фаррелл соскочил с лошади.

— Я вижу его! Он здесь!

Спичка чиркнула по его джинсам, и вспыхнул свет.

Все вытянули шеи. Лежавший на земле получил пулю в голову, но лицо его осталось безмятежным. Изборожденное морщинами лицо старика. Лицо человека, уставшего от борьбы за жизнь. Лицо отца Реба Фаррелла.

Онемев от ужаса, Реб смотрел на того, кого сейчас застрелил. На единственного человека в мире, который так его любил и всеми силами старался дать ему хоть какое-то образование, привить понятие о чести; он всю жизнь упорно боролся — и проиграл, и теперь лежал здесь, на земле, убитой собственным сыном.

— Боже мой! — тихо вскрикнул Дейв Барбот. — Только не Джим Фаррелл! Не может быть!

Натан Эмбри тоже был потрясен. Но вскоре его потрясение неожиданно сменилось яростью.

— Так вот оно что! Так вот почему ты не мог найти угонщиков, Реб! Может, это объяснит, откуда они всегда узнавали, когда и где будет нанесен удар? Может, это объяснит, почему они всегда опережали нас на один шаг?