Макс Брэнд - Игрок

— Да, ночью это беда. Постоянно случаются подобные неприятности, — посочувствовал Коркоран, подмигнув мальчишке.

— Точно, — подтвердил Вилли, подмигивая в ответ.

— Боюсь, не ты один налетел на дерево сегодня вечером.

— Четверо, — ответствовал Вилли. — Чтоб мне сдохнуть, все четверо стукнулись лбами о деревья, да так, что уже ничего не видели, и продолжали стукаться дальше. Вы бы удивились, если бы увидели, на что они стали похожи.

— Да уж не сомневаюсь, непременно удивился бы, — усмехнулся Коркоран.

— Все они орали, звали на помощь.

— Надеюсь, ты оказался рядом и помог беднягам?

— Сделал все, что мог, — сказал Вилли, рассматривая свой правый кулак — на косточках была содрана вся кожа. — Вы сегодня сделали Теда Ренкина, ведь так? — Глаза Вилли блестели от возбуждения.

— Ты что, там был?

— Натурально.

— Я что-то тебя не видел.

— А я нашел дырку от сучка, как раз позади стола, где сидел Крэкен.

— Ах вот как! Что же там произошло, после того как я ушел?

— Мистер Роланд сложил деньги в мешок и сказал, что сохранит их, пока все не уладится. Вот это человек, а?

— Верно говоришь.

— Крэкен вроде как нервничал. Сразу протолкался мимо людей и скрылся. Побежал, верно, к Ренкину. А там, в его кабинете, не было ни одной щелки, но послушать было можно. Ведь если подслушиваешь жуликов, то это ничего, верно?

— Ну… — не сразу нашелся Коркоран, — возможно, что и ничего.

— Ренкин, похоже, страшно разозлился. Вы когда-нибудь слышали, как он ругается?

— Нет.

— Я однажды слышал одного дядьку, погонщика мулов в Команчских горах. У него в упряжке ходили шестнадцать мулов. Упрямые зверюги, один другого хуже! И самая первая у них забава — взять да остановиться посередине дороги на спуске, а то и на подъеме. Провалиться мне на этом месте, у дядьки этого было особое ругательство для каждого из шестнадцати! Никогда не слышал, чтобы так ругались!.. Так вот вчера вечером этот Ренкин ругался не хуже того погонщика. А когда истратил весь запас, то стал орать: «Трус, вонючий трус!» Крэкен тут же отвечает: «Я выну из тебя душу, жирная свинья, если ты еще раз это скажешь!» — «Когда ты собираешься встретиться с Коркораном?» — спрашивает Ренкин. «Это меня уже не касается, — отвечает Крэкен. — Я обещал прекратить игру, и выполнил. А теперь гони монету, Ренкин». — «Какую монету?» — говорит Ренкин. «Ну знаешь, это уж слишком! — орет Крэкен. — Согласен на восемь тысяч, больше мне не надо». — «За что это тебе восемь тысяч?» — спрашивает Ренкин. «За то, что я остановил игру». — «А обещал остановить Коркорана, и не сделал этого. Он ведь завтра вернется и разорит меня, к такой-то матери. А у меня нет человека, который мог бы убрать его с дороги». — «Довольно болтать, — говорит Крэкен. — Сейчас самое время рассчитаться, а разговаривать будем после». — «Крэкен, — говорит он, и голос стал другой, ровно бы уговаривает, — Крэкен, ты ведь не захочешь меня разорить после того, что я сегодня потерял?» — «Восемь тысяч, и никаких гвоздей, вот и весь мой сказ, — говорит Крэкен. — И я их получу тут же, не сходя с места. Начинай-ка считать, Ренкин!» — «Ну хорошо, — говорит Ренкин. — Если ты меня принуждаешь, я ничего поделать не могу. Заходите, ребята».

Я не знаю, что там делалось, думаю, туда зашли то ли трое, то ли четверо парней. Во всяком случае, очень скоро послышался голос Крэкена, да такой жалостный, просто ужас: «Не дури, Ренкин. Ты что, шуток не понимаешь?» — «Я-то понимаю, а вот ты как будто бы не понял. Довольно, ребята». И они выкатились вон. Тогда Ренкин говорит: «Ну вот, Крэкен, теперь ты понял, как обстоят дела, я не собираюсь отдавать эти восемь тысяч просто так». — «Конечно, — говорит Крэкен, — я готов договориться». — «Я знал, что ты парень сообразительный, — говорит Ренкин, — но в эту игру можно играть только одним способом». — «Каким же именно?» — спрашивает Крэкен, а голос у него совсем уж стал хриплый. «По-моему», — ответил Ренкин.

Потом они долго ничего не говорили, мне только было слышно, как Крэкен ходит взад-вперед по комнате, медленно и тяжело, так что половицы скрипели. А потом и говорит: «Какой дурак будет продолжать игру, если знает, что карты подтасованы? Ладно, Ренкин, ты хотел что-то сказать? Говори что». — «Только одно, сынок, только одно. Ты ведь уже почувствовал вкус этих восьми тысяч, правда?» — «Ну, это как сказать, я бы не назвал это вкусом». — «Ну, посмотри, это тебе что-нибудь говорит?» — спрашивает Ренкин. «Вот это уже больше похоже на вкус. Валяй дальше, Ренкин. Ты всегда был щедрым человеком. Могу сказать, что доверяю тебе больше, чем кому-нибудь другому». — «Дьявол ты, а не человек, — говорит Ренкин. — Ты только что показал, как здорово мне доверяешь. Я говорю только о фактах. Ты мне нужен, а тебе нужны деньги, которые я могу тебе заплатить. Это верно?» — «Можно сказать и так». — «Послушай, Крэкен, мы должны избавиться от этого Коркорана. Он почуял, чем тут пахнет, и теперь не отступится, пока не высосет все, что можно. Он меня разорит, Крэкен, дружище!» — «Конечно, он так и сделает». — «Значит, надо еще раз попытаться его достать». — «Ты хочешь сказать, опять я?» — «Вот именно». — «Нет уж, Ренкин, я пас. Этот тип все равно что ядовитый змей. Я не хочу иметь с ним дело». — «Крэкен, — говорит он, — ты же понимаешь, что тебе все равно придется с ним когда-нибудь встретиться?» — «Зачем это?» — «Разве ты не назвал его шулером?» — «Господи помилуй! Я, наверное, сошел с ума, совеем забыл об этом». — «Такие вещи не забываются». — «Знаешь, Сан-Пабло мне, пожалуй, надоел. Он меня больше не интересует. Поеду-ка я путешествовать». — «Если ты сбежишь от Коркорана, — говорит Ренкин и складывает вместе обе ладони, — тебе в горах больше ходу нет, никто не пожелает с тобой разговаривать, разве что китайцы. А кроме того, разве ты можешь скрыться от Коркорана? Это же настоящий гончий пес. И никогда ничего не забывает и не прощает. Сядь спокойно, Крэкен, и послушай, что я тебе скажу».