Макс Брэнд - Джон Кипящий Котелок

— Здравствуйте, — пропела Дженни, — заехали посмотреть на наш зверинец? Папа, это Шерберн!

— Здорово, Шерберн, — сказал майор, — очень рад… Эй, да стой ты спокойно, а не то разнесу твою дурью башку! Шерберн, это хорошо, что ты… Тихо! Тихо, я сказал! Шерберн! Заезжай смелей, гостем будешь… тпр-р-р-у!

Вот так он разговаривал все время, а Дженни смеялась и все больше его злила.

— А ну, вылезай отсюда! — не выдержал он наконец.

Дженни легко перепрыгнула через колесо и встала рядом со мной.

— Эй, Билл! — закричал Лэнгхорн. — Оглох, что ли? Иди сюда, отведи в стойло эту пару гнедых чертей!

Человек, водивший туда-сюда пилой, делая вид, будто пилит, встрепенулся и замедлил движения. Увидев хозяина, он снял шляпу и вытер лоб большим платком, как будто от натуги пот катился с него градом, затем спрятал платок за пазуху, выпрямился и подтянул штаны. Все это проделал, не удостоив майора даже кивком головы.

Когда же наконец подошел, Лэнгхорн был уже вне себя.

— Я для чего тебя нанял?! — заорал он. — Чтобы ты стоял как истукан, украшая собой пейзаж? Или, думаешь, мне твои глазки понравились, наглец ты этакий!

Билл достал из широкого кармана пучок травы и взял коней под уздцы.

— Вы сойдете? — спросил он. — Или вас вместе с ними в стойло поставить?

Лэнгхорн спрыгнул на землю и закричал:

— Осторожней! В них сегодня точно бес вселился, ни минуты покоя с ними не было, что по дороге в город, что обратно!

Билл повернулся спиной к Лэнгхорну и к коням.

— Пошли, ребятишки! — позвал он.

Фырканье, тяжелое сопение и пляски на месте разом прекратились, «ребятишки» послушно двинулись за Биллом, звякая удилами в зубах и вытягивая шеи в направлении конюшни, откуда пахло сеном.

— Видал! — заявил майор, торжествуя. — Ты можешь себе такое представить? Ну и вредные! Целый день мне кровь портили! Думаешь, не умеют себя вести? Так нет же, умеют, просто хотели мне досадить. Никогда еще не встречал таких негодников! Вот что, я их продам! Ей-богу, продам. Найти бы только человека, которому хотелось бы так сильно пожелать зла, что можно было бы с легким сердцем всучить эту парочку!

— Предложи Биллу, он их с радостью возьмет, — посоветовала Дженни.

— Этому олуху? — воскликнул майор. — Шерберн, я много о тебе слышал. Ребята рассказывали, какой ты кремень, а Дженни говорила, как ты хорош собой и…

— Майор Лэнгхорн! — одернула его дочь.

— Словом, ты сделаешь нам честь, если согласишься с нами поужинать.

— Сперва ему неплохо бы пообедать.

— А, черт! Да какая разница, лишь бы мы его накормили! По этому поводу могу рассказать одну историю, которая приключилась с полковником Генри Мортимером из Луисвилла. Ты когда-нибудь… Сто! Это каким дурнем надо быть, чтобы прислонить лестницу к только что выкрашенной стенке? Ух, сейчас я ему задам! Эй, Чарли! Чарли!

Размахивая руками, он побежал за каким-то работником, маячившим вдалеке, и скрылся за углом дома.

Мы с Дженни оказались наедине, и наступила неловкая пауза.

— Он всегда такой неугомонный, — улыбнулась Дженни, глядя вслед отцу. Затем перевела взгляд на меня и спросила: — Хотите вместе со мной осмотреть ранчо?

Я ответил, что рад ее предложению. В ее обществе я был счастлив делать все, что угодно.

— Знаете, — заговорила она уже по дороге, — все считают, что хозяйство у нас очень странное, удивляются, как это мы здесь живем не теряя рассудка. Но мне тут очень нравится. Правда, я далеко не во всем разбираюсь, только папа может объяснить, что у нас к чему, правда, и он не всегда помнит, зачем ему понадобились те или иные вещи!

Мы сидели на верхней перекладине загона. Из всех возможных мест для общения с влюбленным в нее мужчиной Дженни выбрала это, как наименее романтичное.

Сказал ли я Дженни, что влюблен в нее? Нет, но этого и не требовалось. Она настолько привыкла к глупому обожанию со стороны молодых людей, что была бы немало удивлена, если бы со мной дело обстояло иначе. И наверняка научилась мастерски распознавать признаки влюбленности.

Самое досадное, я знал, что она знает. И от этого мне становилось очень неловко. Что же касается Дженни, она не обращала внимания на чужие сантименты, потому что реагировать на такое их множество было бы крайне обременительно.

Поглядывая на нее искоса, я спрашивал себя, почему мужчины так быстро впускают ее в свое сердце? Мое чувство ослепляло меня, и с каждой минутой я все больше терял надежду на прозрение. Всякий раз, когда я на нее смотрел, внутри у меня поднималась какая-то волна, и по телу разливалось приятное тепло.