Макс Брэнд - Джон Кипящий Котелок

И только я расплылся в улыбке, как из-за поворота дороги показался человек, который гнал впереди пару осликов, навьюченных инструментом старателя. Тоже меня заметив, он приветливо махнул рукой сквозь облако пыли.

— Что там за город? — прокричал я ему.

Приближаясь, старатель глядел на меня недоумевающе, словно я спросил название материка.

— Эмити — какой же еще?!

Эмити? Я вертел это слово так и сяк, будто оно таяло во рту слаще сахара. Впереди — город миролюбия, позади — четверть века кровопролитной войны. Казалось, каждый шрам на моем теле заныл в предвкушении долгожданного покоя.

— Хорошо звучит, — заметил я. — Только откуда взялось это название?

Облако пыли уже рассеялось, и теперь я отчетливо видел красное от жары и трудного подъема лицо незнакомца, который стоял, облокотившись на тощий круп осла.

— Скажу, — ответил он, — отчего же не объяснить? Вот раньше люди не могли здесь жить в мире, а как спалили свой город в третий раз, так и решили, что его название ни к черту не годится. Ну, собрались, покумекали да и выдумали это самое Эмити, чтоб жилось спокойно.

— На вид вроде тихое местечко, — согласился я.

— А то как же! Тут уж, наверное, недели три никого не убивали. Это все Пит Грешам. Как взял дело в свои руки, такую, понимаешь, строгость навел…

— Он что у вас, за старшего?

— Да-а, он тебе и мэр, и пэр, и шериф, и хозяин салуна, и общество защиты слабых. Мы тут все у него под крылышком, а те, которые по городам шастают, чтоб склоки затевать, боятся его пуще смерти.

— Вот ведь человек! И такие бывают? — удивился я.

— Этот — настоящий! — с энтузиазмом сообщил старатель и, ухмыльнувшись, добавил: — Только что в нем проку, коли место все равно гиблое.

— Это почему?

— А вот поезжай да и сам все выясни. Я ведь тебе не газета какая, чтобы все растолковывать. Но если на то пошло, никто на целом свете не скажет, почему оно такое. Одно я знаю точно, — тут он с грустью посмотрел в сторону домов, — никакой там Пит, будь он хоть трижды Грешам, не снимет с этой деревни проклятия. Она родилась с грехом. На плохой земле выросла. Не видать здесь покоя ни злодею, ни праведнику.

Для выразительности он сопроводил эту маленькую речь глухим ударом по ослиной спине и тотчас двинулся в путь, продолжая что-то бормотать себе под нос, словно спешил убраться подальше от проклятого места. Но я был бы не прочь с ним еще поговорить, поскольку его слова меня порядком раздосадовали.

Однако, снова окинув взглядом долину, городок, горы, вмиг позабыл все грозные предупреждения старателя, потому что более мирной картины и вообразить было трудно. Речушка лениво изгибалась вдоль домов, и я издали видел отражения деревьев в водной глади. Весь городок утопал в зелени: на обочинах улиц росли деревца, перед домами были аккуратные цветочные садики, во дворах тут и там виднелись грядки с овощами. Чем дольше я смотрел, тем радостнее мне становилось.

Можно сказать, красота этой долины была чем-то родни красоте размалеванной девки. Я ведь знал, что весь ее дивный цвет вскоре сойдет; наружу вылезут голые склоны гор, которые будет нещадно палить летнее солнце. Но и это меня не огорчало — прекраснее всего было обещание покоя, которым манило название города.

Наконец спустился в долину, смахнул дорожную пыль с одежды и с коня и въехал в Эмити с таким видом, будто сошел с картины, хотя, между нами говоря, писаным красавцем меня не назовешь. Господь наградил мое лицо слишком маленьким носом и большущей нижней челюстью; как сказал однажды отец — для того, чтобы мой портрет не шибко пострадал после хорошей взбучки. Думается, он был прав. Вообще, отец редко ошибался на мой счет. В своих предсказаниях он пользовался одним простым правилом: из двух или более возможных зол на мою долю непременно выпадет худшее. Еще говорил, что никогда не пожелает мне зла, хотя бы по той причине, что оно само меня ищет. Вот и выходит, что родитель мой был пророком, — не ахти каким, конечно, но все-таки…

Однако, когда я очутился в городе, этим прописным истинам уже не было места в моих мыслях. Удивительно, как хорошая одежда заставляет человека позабыть о своей дурной наружности, даже если он наделен такими неправильными чертами, как я. Зная, что новый костюм идеально сидит на мне, точно сшит на заказ, я гарцевал на великолепном коне по главной улице, от гордости выкатив грудь колесом.

Первое, что бросилось мне в глаза, была вывеска на самом лучшем с виду здании, гласившая: «Отель Грешама». Прямо под ней висела другая: «Салун Грешама». А в дальнем конце дома маячила третья: «Игорный дом Грешама»!