Владимир Романовский - Леротикь

Я, конечно же, и до этого слышал, как играет рояль, в особенности старый джаз. У отца моего нет музыкального слуха, но он включает старый джаз всякий раз когда в квартире гости, или когда ему нужно дать маме понять, что настроен он нынче романтически. Это, конечно, банально, но думаю, что выражение «классическая музыка» ассоциировалось у меня тогда в основном со старыми мультфильмами.

III

Акустика в особняке была прекрасная, а рояль что надо. А также – тот, кто на нем в тот момент играл, был очень хорошим пианистом. Забавно – я запомнил опус, который он играл – в достаточной степени, чтобы выяснить впоследствии, что это за опус, кто его написал. Шопен, полонез в ми-минор. Я проследовал в направлении музыки, загипнотизированный, и вскоре набрел на нужную комнату. Я вошел – дверь была открыта, как большинство дверей в особняке – и замер. Музыка проникла во все уголки моей души и тела, завибрировала, засочилась, забрызгалась, прокатилась по мне волной, омывая нервные окончания и сливаясь в единое целое с моей детской еще душой.

Игравшему было, я предполагаю, лет тридцать. Наличествовали белобрысые волосы, затянутые в хвост. В то время такими изображали злодеев в фильмах, и еще ученых-негодяев. Хозяйка, Миссис Уолш, стояла возле рояля, опираясь на крышку, и смотрела безотрывно на мужчину. Ей было, думаю, чуть меньше тридцати. На мой тогдашний взгляд – взрослая белая женщина со светлыми кудряшками и тяжеловатыми бедрами.

А потом вдруг музыка стихла. Мне это не понравилось, глупо. Я почувствовал, весьма отчетливо, что опус не доиграли до конца. Мужчина остановился на середине каденции. И вдруг сгорбился и даже прикрыл лицо рукой. Миссис Уолш собралась его пожалеть, весьма с ее стороны любезно, но даже тогда, в нежном возрасте, я был уже вполне эгоистичная свинья, требующая, чтобы вселенная вращалась вокруг моих личных нужд, чувств и капризов. Мне наплевать, какие у этой женщины чувства к мужчине, и как этот мужчина относится к миру и людям, я просто хотел, чтобы он закончил играть опус.

И я пошел вперед. Пока я шел к роялю, я придумал себе план действий. Следовало взять руку мужчины и положить ее на клавиши, там ей и место, и после этого я просто стоял бы рядом и смотрел бы на него невинно. Я ведь был прелестный маленький черный мальчик, и я об этом знал, а также знал, что эта моя прелестность имеет кое-какую власть над богатыми белыми людьми. Я умел их заставить делать то, что я хотел. Не всегда, но иногда. Ничего серьезного. По мелочам. В общем, когда до рояля оставалось футов семь или шесть, мой план нарушила миссис Уолш – она взяла мужчину за запястья. За оба запястья. Одного запястья ей мало. Мне это очень не понравилось. Я продолжил путь к роялю. Их губы разделяло, не знаю, дюйма два наверное, когда я дотронулся до клавиши. Одна из мощных басовых клавиш, которые так эффектно и мягко звучат на Стайнуэе. Думаю, ми-бемоль во второй октаве, но не уверен.

Мужчина круто обернулся, типа – э! в чем дело! Миссис Уолш вздрогнула. Посмотрела на меня странно как-то, со страхом и раздражением. Затем страх исчез, и сделался у нее наплыв светловолосой взрослой ярости. Она на меня заорала.

Люди вообще очень часто на меня орут. Сперва они пугаются, а потом начинают орать. Будто я виноват, что они так несчастливы в браках и финансах.

Я слегка испугался. Я не знал, что мне теперь делать, и поэтому просто стоял, и таращился на нее. Ей пришлось еще немного поорать прежде чем я понял, что от меня требуют немедленного отбытия из комнаты. И я побежал.

Маме я ничего не сказал, и миссис Уолш со своей стороны ничего не сказала, естественно, хотя, неопытный восьмилетний ребенок, я был уверен, что она скажет. Вообще-то с ее стороны было бы логично попытаться меня подкупить – шоколадом или конфетой или еще чем-нибудь, а может она думала, что я достаточно взрослый, чтобы любить жареную курицу и арбузы. Терпеть не могу жареную курицу (хотя к арбузам я неравнодушен), но не в этом дело.

В общем, ничего не случилось в течении целой недели. Миссис Уолш наконец убралась из дома и из имения, и мне хотелось, чтобы она убралась с планеты тоже, но через три дня она вернулась в сопровождении своего престарелого мужа, который был какой-то, не знаю, большой адвокат, что ли. Не современного толка адвокат, но староденежный адвокат, выдающяяся уоллстритовая акула с большим количеством свободного времени. Мама моя его обожала. Честно. Мама всегда подозрительно относится к белым, говорит, что она им не доверяет, но на мистера Уолша она просто наглядеться не могла – в платоническом, конечно же, смысле. В ее глазах он был самый добрый, ангельски обходительный, честный, щедрый и так далее. Он всегда платил ей больше, чем она просила и всегда покупал что-нибудь для меня – шоколад, игрушки, книжки и прочее – а один раз он купил мне телескоп с помощью которого впоследствии отец мой делал ночные наблюдения, наставив линзу на окна дома напротив и ища голых женщин, пока мама его не поймала и не пригрозила разводом. Реквизировав телескоп, она отдала его сыну белой соседки. А мы еще жалуемся, что мало черных астрономов.