Владимир Романовский - Леротикь

Все мои приключения с музыкой, в которых я плаваю не находя берега, началась, когда мне было восемь лет. Стояли пресловутые Оптимистические Годы, когда каждый должен был в самом скором времени разбогатеть раз и навсегда и наконец-то бедность канула бы в прошлое. И уж преступность точно канула бы в прошлое. Люди думали, что как только мы избавимся все от бедности, преступность просто перестанет существовать, ну, типа, все преступники вдруг покончат жизнь массовым самоубийством в какую-нибудь отчетливо лунную ночь. У мамы тогда была летняя работа за городом – убирала она особняк в поместье, такой типа целый дворец, не шучу. Принадлежал он семейству Уолшей – безответственно богатая пара с двумя детьми. Во всяком случае, так мне сказала мама – двое детей, мальчик и девочка, и имена у них, типа, Мелисса и Алекс, или что-то в этом духе, Алекс младенец еще, а Мелиссе, типа, восемь или девять лет. Я их никогда не видел, и часто осведомлялся, где они, собственно, шляются, когда мама меня привозила с собой, а мама говорила всегда – в бординг-школе 1 1 Бординг-школа (boarding school) – в данном случае престижная и дорогая школа, при которой дети живут – отдельно от родителей, которые их навещают по желанию, и домой приезжают только на каникулы. , заткнись, но какая такая бординг-школа в разгар лета, не говоря уже о том, что Алекса наверняка все еще кормили грудью? Ну, не грудью , конечно же, мама-Уолш была слишком богата для таких физиологических крайностей, хотя возможно у них была кормилица с Филиппин или из Польши.

Так или иначе, папа уехал на какой-то безумный симпозиум, на котором ему следовало выглядеть важно и не вдаваться в детали. Он очень гордился, что его пригласили. Он намеревался наставлять на симпозиуме молодое поколение, дабы имели они терпение и поумерили надменность, и трудились усердно над своими ебаными продвинутыми проектами, от которых мир вскоре получит неимоверную пользу, возможно уже к следующему четвергу, и так далее. Так что мама взяла меня с собой в поместье. В смысле, папа не слишком хорошо зарабатывал тогда, несмотря на старшинство в этой его лаборатории, так что маме приходилось подрабатывать, дабы оплатить всякое разное, в том числе еду и одежду своих драгоценных сыновей, моего брата и вашего покорного слуги.

Я был обычный среднеклассовый черный ребенок из района Нью-Йоркского Университета и для своего возраста имел вполне достойный лексикон, больше двухсот слов, а также чувство юмора, и вообще был человек светский. Так что, помнится, не особенно я ошарашился видом загородного особняка.

Что сказать – действительно серьезный такой особняк, викторианского стиля сарай-вагон, известняк и мрамор, сооружен в середине девятнадцатого столетия, с большим количеством лишнего пространства внутри, с толстыми стенами и высокими окнами, и все такое. Вещь, которая меня действительно поразила – концертный рояль в одном из помещений. Честно. Я не знаю, почему он меня поразил. Но поразил. Не шучу.

В доме никого не было, кроме меня, мамы и дворецкого по имени Эммерих – длинного, тощего, недоброго, стареющего, опытного, с тонкими губами и ироническим отношением к людям, так что весь особняк перешел в мое распоряжение, ура. И, знаете, я был пацан, не то, чтобы очень балованный, но вполне распущенный. Я запросто трогал все подряд грязными пальцами, останавливал лифты, нажимая на красную кнопку, и так далее, но в этом концертном рояле я почувствовал достойного противника. Сам вид рояля произвел на меня неизгладимое впечатление. Я боялся к нему приблизиться. Я знал, какая у этого чудовища функция, я и до этого видел рояли в своей жизни, но вот – стоял я столбом и смотрел на него с расстояния в десять футов. Рояль был большой, блестящий и очень черный – настоящий концертный Стайнуэй. Тогда я не знал, что это Стайнуэй. Сейчас знаю.

Ну так вот, стоял я, стало быть, и таращился на рояль как дурак, и вдруг хозяйка особняка прибыла на машине, с другом, и мама моя быстро прочесала все помещения и обнаружила меня наконец, гордость свою и радость, и выдернула эту радость из фортепианного помещения очень грубо, схватив за локоть, и поволокла меня в кабинет. Она велела мне застыть и не двигаться, а то она меня разорвет на две части и проломит мне башку. Затем она вышла на газон – поприветствовать хозяйку и спросить, не надо ли ей, хозяйке, чего – ну, типа, не знаю, туфлю ей не поцеловать ли, или еще чего.

Я скучал в кабинете. В конце концов я вышел и стал слоняться бесцельно по особняку, а потом случилось то, что сделало меня … нет, не идиотом … произошло нечто важное. Я услышал музыку.