Михаил Русанов - Полдень В Нью-Йорке

Сергей хлопнул его по плечу и ушел.

– Ты давно в городе?

– Несколько дней. – Розов прошел на кухню. – Чай будешь?

– Я прихватила с собой вино.

– Отлично, – без особой радости сказал Олег, доставая из холодильника готовые отбивные и сыр.

– Не рад меня видеть? – Марина появилась на кухне вслед за ним. Поставила бутылку на стол. Уселась возле окна. Достала сигареты. – Мясо не буду.

– Сладкое ты тоже не ешь. Что же тебе предложить?

– Фрукты есть? – Марина достала сигареты.

– Яблоки. Еще есть персики.

– И яблоки, и персики. Ты не ответил на вопрос.

– Да.

– Не рад?! Я предполагала такой ответ, но все же послушалась Сергея. Дура.

– Он тебе звонил?

– Представляешь, – она закурила, изящно откинула головку назад и взглянула на него.

Он всегда боялся такого взгляда. Зная – это игра, не правда, он все же не мог долго выдержать этот взор.

– Он сказал, что ты каждый час спрашиваешь его обо мне. И не звонишь потому, что чувствуешь свою вину.

Розов усмехнулся ее великолепному мастерству, позволяющему любую ситуацию повернуть в сторону собственной выгоды. Сделать свою маленькую оплошность победой.

– Он был прав? – Допытывалась Марина.

– Почти.

– Ты не думал обо мне?

– Я не чувствую вины.

– Сначала ты выгоняешь меня. Потом не звонишь целых два месяца. А когда я, забыв собственную гордость, сама приезжаю сюда, ты говоришь мне, что не чувствуешь за собой вины?! – Она почти кричала.

– Прекрати. Что ты так вспылила?

– А ты не понимаешь? – Она затушила сигарету и поднялась. – Что я в тебе нашла?!

– Мы будем пить вино?

– Подавись ты этим вином, алкаш несчастный! Запомни, никогда я первой не сделаю шаг навстречу. И передай своему дружку, Богданову, если еще раз он мне солжет, то я…

– Ты прекрасно понимала, что каждое его слово – ложь. Неужели ты меня так плохо знаешь?

– Пошел к черту! Завтра я улетаю в Нью-Йорк на три месяца. Реши за это время как быть!

Она залепила ему пощечину и выскочила из квартиры.

Розов откупорил вино.

В конце августа в одном из предместий Парижа проходили воскресные скачки. Ипподромная жизнь полна всяких нюансов, которые не понять человеку, здоровому от болезненного пристрастия к бегам. Разговоры, возникающие тут и там в это знаменательное воскресенье на ипподроме, служили самым убедительным доказательством того, что лишь посвященные имели представление о происходящем.

– Я же говорил тебе, не ставь на гнедую…

– …не подвела! Смотри, как она в поворот вошла…

– Черт, я опять все потерял! Где этот сопливый юнец, посоветовавший мне поставить на третий номер?!

– Вы зря слушаете юнцов, мсье. Вот я никогда не ошибаюсь и всего за десять франков дам вам дельный совет, – на какой номер поставить в четвертом заезде.

– Дорогой, мне душно. Зачем ты привел меня сюда? Лошадей я и в деревне видела. Здесь такая давка…

– Я уверен, мне сегодня повезет… Ты посмотри, какой круп! Какие мышцы…

– Делать мне нечего, как только лошадиные задницы разглядывать!

На ипподромах всегда царит атмосфера конюшни. И для многих этот воздух лучше любого парфюма.

В разгар второго забега, когда страсти на трибунах дошли до предела и с кличками гнедых и черных, числившихся сегодня в фаворитах, связывались надежды и чаяния многих и многих, недалеко от ложи богатой публики наблюдал за происходящим молодой человек в неброской, но тщательно отглаженной рубашке. Брюки его тоже ведали тяжесть утюга, хотя и не были новы, а туфли на ногах молодого человека, судя по всему, знали не только чистые мостовые центра Парижа. Он с напряжением следил за тем, что происходило на беговых дорожках, и все время повторял:

– Пятый, только пятый. Я знаю, пятый будет первым.

Тут-то его и приметил Жан-Поль Сольеж. Он только что сделал ставку на третий забег и возвращался на свое место в ложе состоятельных посетителей.

Ударил звон колокола, ипподром вздохнул всей людской толпой, заполнившей его плотной массой от богатых лож до самых ограждений беговых дорожек.

– Пятый! – И ипподром взорвался овациями и криком.

После этого Жан-Поль подошёл к молодому человеку.

– Простите, как вы узнали, что пятый будет первым? Он даже в тройку фаворитов не входил.

Молодой человек улыбнулся.

– Ему примерно года три с половиной. Ноги чуть длиннее, чем у других. И, видимо, ему нравится бегать.

– Но… отсюда не видно, какой длины его ноги, – прищурился Сольеж.