Иван Быков - Путь Аграфены

Девочка почувствовала, как коленки гнуться сами собой. Она рухнула в старый ковер, ушибив коленные чашечки. Холщовая ткань ее простенькой рубашонки натянулась и чуть не треснула. Обряд начинался.

– Сколько лет тебе, Девочка? – спросила Анастасия Егоровна, будто бы не зная. Спросила нежно и доверительно.

– Шесть, – ответила Девочка, как ей показалось, смело, почти дерзко.

– Твое имя… – начала Анастасия Егоровна от глубин груди. – Твое имя… – Задумалась на длинное мгновенье.

Кто мог поспорить с Анастасией Егоровной? Никто! Отец девочки, было, попытался, но тут же отошел и замолчал под пронзительным взглядом старушечьих глаз.

– Гарафена! – сказала Анастасия Егоровна с порога… И все смирились.

– Встань, – властная старуха потрепала новонареченную по подбородку, развернулась, как разворачивается мельничный жернов, и скрылась темным силуэтом в рассветных лучах.

А свита осталась. Наперебой все бросились благословлять Гарафену, дарить подарки, поздравлять родителей. В мире стало больше на одного человека. И стало меньше на несколько сот трезвых людей. Начались народные гуляния.

А потом началось лето. Жара-страда. Работы было много, а Девочке теперь приходилось работать наравне со взрослыми. Ведь теперь она обрела имя – Гарафена.

И все равно егоза иногда пробуждалась в ней. Так, она находила время спрятаться в высоких и ароматных фиолетовых льнах, принять на указательный палец случайную божью коровку и наблюдать за ее несуетливыми перемещениями по ладошке, чувствовать «топот» лапок до тех пор, пока далекое, но от того не менее пронзительное «Гарафена!» не возвращало ее к жизни.

И тогда Гарафена отпускала божью коровку в небо, к деткам, и отправлялась в городок – принимать неизбежное наказание.

Ее наказывали за безделье и праздность. Не били, но лучше бы уж били. Отец и мать усаживали Гарафену за общий стол. Со всеми родственниками. Усаживали в центре. В такие трапезы-наказания молчали все. Молчали и смотрели на Гарафену. Без укоризны, но с грустью.

В этой многовековой грусти, как в морских глубинах, таились труд поколений, старания матерей, неизбежный авторитет отцов. В грусти таилась история.

Хотелось Гарафене либо взлететь и оказаться за тысячи деревьев отсюда. Либо оказаться под корнями этих деревьев, провалиться в почву. Но от таких наказаний спасения не было…

– Гарафена! – вновь услышала девочка, когда в один погожий день снова оказалась среди взрывов полевых цветов.

– Тут! – откликнулась девочка. – Бегу!

Встала, оправила рабочее платье – бежевый отрез материи, недлинный, – до колен, опоясанный зеленой лентой, простилась с муравьем, искренне пожелав ему донести добычу до муравейника. И пошла. Медленно, но все быстрее и быстрее, чтобы не дать себе передумать. Городок был за спиной, лес – перед глазами.

Немыслимое дело: жительница городка не откликнулась на зов родителей, пренебрегла обязанностями горожанки. Ее звал другой голос. Голоса. Голоса леса, дороги, одиночества, свободы.

Какое странное чувство – сжигать саму возможность вернуться. Вот еще есть время оборотиться, стать к городку передом, к лесу задом, направить стопы в сторону отчего дома. Но с каждым новым шагом эта возможность тает, испаряется, развеется в дым. Теперь голоса леса впереди звучали более объемно, чем глухие голоса городка за спиной.

Лай собак – вой волков; крик петухов – клекот хищных птиц; речь людей – шелест листьев; зовы «Гарафена!» – ничего не требующее молчание леса. Там, позади, – там, впереди.

Хоженая дорога истончалась, превращалась в нить тропы. Потом стала просто примятой травой. А затем исчезла вовсе. Лишь кое-где исцарапанный валежник. Но были ли это зарубки охотников или следы медвежьих когтей – кто может знать. Только опытный следопыт.

Гарафена следопытом не была. Она умела слушать природу, но совершенно не умела выслеживать дичь. В какой-то момент стало страшно, захотелось сдаться, повернуть.

Ну, накажут. Пусть даже сильно накажут. Посидит за столом два-три часа пред грустными взглядами родственников. Пусть даже Анастасия Егоровна метнет в нее живой курицей. Пусть даже уткой. Пусть поросенком! Зато девочка останется жива. А тут, в лесу… Никаких гарантий.