Почему я ненавижу фанфики (СИ)

— Какие?

Лёша подтянул табуретку и сел. В домашней футболке и штанах, весь тёплый, расслабленный, он смотрелся открыто и приятно. Совсем не так, как на улице.

Никита невольно скользнул взглядом по линии плеч — руки были крепкие, заметно работящие. Интересно, где он работал?

— Массы. Особенно красная глина, — Никита сжал карамельку и повертел её в пальцах. — Он вмешивал в неё мою кровь. Хриплый надрывный кашель. У него был рак лёгких. Сигаретный дым — пройденный этап. Музыка… старый джаз, такой, с хрипами и артефактами, на пластинках.

Никита замолчал, уставившись куда-то в пустоту перед собой.

— Это было так давно…

И верно. Очень давно.

Очень давно — он задыхался от одного вида бронзового всадника. Таскал родных по галереям и полчаса мог стоять у гипсовой головы, впитывая замерший в вечности миг воссоздания. Момент восхищения формой. Кто-то, где-то, когда-то был так же сильно и глубоко болен — это вводило в экстаз.

Он был не увлечен. Влюблен, наверное, с того момента, как научился фокусировать зрение. В мир и в многообразие его созданий, в мастерство, с которым Микеланджело, Огюст Роден, Пракситель создавали свои творения.

А потом ему, едва научившемуся летать, выдрали крылья. С корнем. Втоптали в ледяную лужу грязи, наступили на лопатки и дернули так, что хрустнуло больно и сломалось навсегда.

— Я жил скульптурой. Должен был жить, — прошептал Никита. — Но никогда уже не смогу.

— И ничего не помогает? — Лёша посмотрел так, что пробрало до самого желудка.

— Пробовали разное… лекарства, терапии. Всё это чушь. Танцору сломали ноги, художнику выкололи глаза, певцу подрезали связки. Можно закурить, а?

— Нет. Съешь леденец.

— Вот же блядский зануда, — Никита фыркнул. Вскипел чайник, и Лёша налил воды в чашку, а потом предложил чаи на выбор. Чаями он явно увлекался. Коробочек было штук десять.

Затем отошёл к окну. Постоял там недолго, вглядываясь в темнеющие закоулочки двора и что-то обдумывая.

Никита выжидал. После таких пауз он слышал одно и то же — ну, понимаешь ли, нужно бороться. Нужно заставлять себя меняться к лучшему. Нужно жить ради самой жизни, зайчик. Найди себе хобби. Или лучше девушку. И всё наладится, вот увидишь.

Он боролся. Он менялся, правда, к худшему. Жил ради жизни и каждый раз с радостью окунался в её дерьмо с головой. Даже нашёл себе хобби — перепродавать дипломы тупеньким неучам и вертеть постыдными секретами. С девушкой, к сожалению, были проблемы…

— Проще всего тебя убить, — сказал Лёша и все схемы треснули по швам.

Никита чуть не подавился чаем, а потом завороженно уставился на напряженную спину.

— Но я попробую кое-что другое.

— Вот спасибо, — прохрипел Зацепин. — С чего такая щедрость?

— Ты мне нравишься, — прямо и без увиливаний ответил Лёша, поворачиваясь.

— А как же «борись, ищи хобби, отвлекайся»?

— Совет — это не способ решения проблемы. Это попытка избежать ответственности. Раз ты всё ещё поддерживаешь общение со мной, значит, позволяешь вмешаться. Этого достаточно.

— А тебе-то зачем?

Лёша вновь подошел, сел рядом. Подпер голову рукой.

— Я люблю помогать.

Он любил помогать. Даже не любил — был вынужден.

Шёл дождь. Лил стеной. Четверо парней загоняли злобного пса в тупик, чтобы забить его палками до смерти.

Тем вечером они получили в придачу ещё одну жертву — излишне наглого мальчишку со смешными мокрыми кудряшками.

— Оставьте его в покое! Что он вам сделал?!

— Это бешенный пес! Свали, пока не огреб!

Не свалил. Огреб.

Лёша вздохнул, вспоминая дрожащее, лохматое, мокрое под ладонью. Совсем не злое, но напуганное до смерти.

Вспомнил и кровавые сопли, раскрасившие ему светло-бежевую толстовку кривыми разводами. И боль, тягучую, тупую, в самой глубине тела.

За пса ему сломали два ребра и выбили зуб.

В ту секунду он по-настоящему проклинал себя. Проклинал что-то, что всегда отзывается на чужие страдания. Что-то, что не даёт пройти мимо, закрыв глаза. Что-то, что вынуждает каждый раз спасать бездомных животных, прикрывать младших детей от наглых старших, подставлять плечо плачущим и неизменно приходить на выручку.

— Ваш сын — ангел, — улыбался доктор. Мама хмурилась, но в её всегда прохладных голубых глазах была тихая гордость.

— Он просто придурок, — злобно шипел Артур. Но потом, стоило ему попасть в передрягу, первым делом бежал к брату.

Он знал, что его защитят даже ценой заживающих ребер.

— Наверняка всегда находился кто-то, кто с удовольствием пользовался твоей добротой, — гаденько сказал Никита.