Почему я ненавижу фанфики (СИ)

— Мы можем поступить по-другому. Я переломаю тебе все кости и ты станешь овощем. Такая вот, комфортная определённость бытия. Знаешь, что тебя мучает звёздная болезнь? Маленький мальчик, которого перехвалили в детстве, был травмирован и весь его талант лопнул в одночасье, как воздушный шарик. Скажи-ка, ты точно был талантлив? А может, ты на самом деле мудак, который нашёл оправдание своей натуре?

— Был? — бесстрастные глаза Никиты, и без того мрачные, почернели до космической темноты.

Усмехнувшись, Лёша тут же смягчился и улыбнулся, будто это не он мгновением назад ударил в самое больное место. И Никита бросился, будто слепая летучая мышь, всем телом. Лёша легко подхватил его и приглашающе лизнул в подбородок.

После таких сцен секс у них всегда был изумительный. Бессмысленно-грубоватый, больной. Они трахались так, будто воздух закончится раньше, чем придёт экстаз, а на планете давно не осталось ни одной живой души, способной их услышать.

Хотя Лёша был неизменно нежен, а Никита — неизменно напряжён, натянут до треска мышц, они находили в этом способ зализывать нанесённые друг другу глубокие раны.

Ещё лучше секс был только после маленьких сцен ревности.

Дементьев не позволял Никите какое-то время ходить в универ. Приходилось с одногруппниками и «клиентами-дипломниками», да и вообще с кучей ничего не значащих людей общаться на расстоянии.

Он звонил с двух телефонов и четырёх симок, на кухне, в ванной, в любой напряжённый и не очень момент. Иногда целыми днями не выпускал сотовый из рук, строчил сообщения, читал сообщения, листал паблики.

Лёше пришлось ломать и эту зависимость тоже — путём изъятия батарей.

— Слепишь бабочку — верну, — издевательски бросил он, унося аккумуляторы в неведомые тайники своей квартиры. И противостоять ему было невозможно. Никита пытался. Он пытался и был пять раз завёрнут в узел, один раз запуган до смерти, один раз почти изнасилован, так что скоро бросил это по-настоящему гиблое дело.

Бабочку Никита лепил два дня и обгрыз все ногти. К концу второго он вдруг понял, что руки не трясутся.

И… испугался.

Осознание, свалившееся на голову, согнуло в три погибели и загнало под стол на кухне. Там он просидел полчаса, а потом пришёл Лёша.

— Чего ты сюда забился?

— Кажется, твои методы действенны… — тихо отозвался Никита.

Он ждал какой-нибудь очередной, невыносимой жести, после которой останется одно желание — умереть, но…

Лёша взял его за руку, вытащил на свет и обнял, как ребенка — крепко-крепко. Гладил по волосам, целовал куда ни попадя, долго и старательно. Что бы не происходило, ему не надоедало. Да, он пёр напролом, жестко и непреклонно, но Никита уже знал — больше ничто не могло ему помочь.

С того дня начались улучшения. Маленькие, незначительные, но они увлекали и радовали. Сначала он смог самостоятельно разобраться с бабочкой и получил батареи назад. Потом, под присмотром Лёши, лепил на протяжении часа — увлёкся.

Прошлое больше не тянуло жилы, а кошмары всегда разбивались о нежные поцелуи. И не было необходимости искать утешения.

Он знал — впереди ещё гора работы. Целая куча.

Но страшное позади.

— Какой-то ты другой, — заметил Костя, встретившись с ним на крыльце возле универа в первый же день, когда Лёша снял домашний арест и разрешил вернуться в привычную жизнь.

— Жалкий и волосатый? — усмехнулся Никита.

— Нет. Не знаю… не счастливый, но что-то около того. Знаешь, я собирался тебя придушить, но ты так долго приходил в себя, что желание пропало. А теперь вот совсем, окончательно.

— Костя, тебе в тюрьму нельзя, — пожал плечами Никита. — Ты слишком симпатичный.

— О чем болтаем? — Даня материализовался из пустоты, как мышь, почуявшая запах сыра, правда, агрессивно настроенная мышь-охранник сырного банка.

— Да вот, расписываю Тесаку в красках, что в тюрьме его милую пятую точку ждёт неудобоваримое обилие мужской любви, — впрочем, кое-что из развлечений никогда не теряло актуальности. Например, игра на нервах Новикова.

Который тут же ощерился и трансформировался из мыши в бультерьера.

— Расслабь булки, принц-полукровка, Костя ещё не совершал преступлений. Пока не совершал.

— Вы бесите, — огрызнулся Тесаков, морщась. — Какая, блин, мужская любовь?

— А тюрьма — это ничё? — рассмеялся Никита. — Ой, не делай вид, что ты не знаешь, о чём речь. Одно время все гомосексуалы универа выстанывали твоё имя во время дрочки.

— Чего? — продолжал зеленеть Даня.