Почему я ненавижу фанфики (СИ)

С момента выхода из больницы прошла неделя. И вроде бы, его опека должна была поутихнуть, учитывая, что Никита вел себя покладисто — пил лекарства по утрам, согласился съехаться на время, не злился и даже, подумать только, не язвил. Но нет. Лёша пока не давал ни спуску, ни нагрузки. И ещё он так и не дал никаких объяснений по поводу, какого вообще хрена.

Но Никита был не из тех, кого интересует адекватность бытия. Только бы не чувствовать вечную усталость и одиночество.

— Не грузи его, — спокойный умиротворяющий голос Лёши вмешался в диалог, и Никита отвлёкся. — Пружины надо заменить. На складе что-то осталось?

Далее последовал разговор, в котором Зацепин не понял ни слова. Он просто наслаждался — тут, в гараже, царило какое-то особое умиротворение. Ничего похожего на офисы, деканаты, официальное грузилово. Свои правила и жизнь.

— Ну вот, ты увидел, — сказал Лёша на улице, отобрав незажжённую сигарету и выбросив её в урну. — Что-то понял?

— Понял, откуда у тебя внимательность, — улыбнулся Никита, пряча нос в шарф. — Ты в людях тоже поломки ищешь?

— В людях их всегда слишком много, — хмыкнул Лёша. — Да и чинить бессмысленно…

Впрочем, он даже не пытался. Говорил — сломаю. И не шутил.

По-другому назвать это было трудно, да и названия были не нужны.

— Отпусти меня… — шипел Никита, давясь слезами в сильных, жёстких руках, не дающих отстраниться.

— Нет, — Лёша сидел за его спиной, удерживал тонкие запястья и терпеливо ждал. — Лепи.

Играла музыка. Старый, искажённый артефактами джаз. В комнате витал сигаретный дым. Дементьев разговаривал полухрипами — безжалостно и точно воссоздавая атмосферу.

Окуная в неё снова и снова, не давая опомниться, заставляя захлебываться.

— Мне страшно!

Никита вырывался, извивался змеёй, хныкал, скулил. Всё бесполезно — Лёша дожидался, пока иссякали силы, а затем снова и снова заставлял его опускать руки вниз и целовал в висок.

Между ног лежал удручающий ком красной глины. И перепачкано было всё: одежда, руки, пол и лица.

— Я знаю. Знаю, но я здесь, рядом с тобой и никуда не денусь.

— Я всегда один, — бормотал Никита, жмурясь, когда его пальцы натыкались на гладкую, мягкую массу. — Против себя я всегда один!

Лёша целовал его в макушку и всё повторялось.

После таких «сеансов», он позволял курить. Долго курить, забравшись с ногами на подоконник и хныча о своём, о сложном, глубинном и разрушенном до основания.

— Если тебе так нравится за этим наблюдать, почему бы не дать мне сдохнуть? — ядовито спрашивал Зацепин.

— Мне не нравится, — спокойно отвечал Лёша, щедро окатывая прохладой в голосе и взгляде. — Я же сказал, если не смогу помочь — помогу умереть. Мне не трудно.

— Урод, — плевался Никита, выдыхая дым. Впрочем, звучало скорее одобряюще, чем сердито.

Он смотрел красными от слёз глазами на невразумительное течение жизни за окном и никак не мог поверить, что когда-нибудь сможет вновь войти в эту реку. Вновь ощутить её нежный холод, её скользкие камни, тельца хитрых перламутровых рыбок-идей и возможностей. Подводные тайны.

Всё то, чего он лишился, оказавшись выброшенным на берег.

— Виноват мой дядя, — через какое-то время, успокоившись и надышавшись гарью, Никита начинал говорить о том, что первым приходило в голову. А приходило в мутный разум только прошлое, его же стараниями тщательно смешанное с дерьмом. — Он нашёл репетитора, уговорил родных отдать меня ему. «Ребенку надо развиваться. У ребенка талант!». Теперь я тыкаю его носом в мою разрушенную жизнь и на хую верчу деканат, иногда заставляя отчислять тех, кто мне не по душе.

— Он ректор?

— Ага.

— Он любил тебя?

— О чём ты вообще? — завёлся Зацепин, и без того нестабильный, вымотанный и доведённый до ручки. — О чём ты, Лёша? Он. Отдал. Меня. Ему.

— Он желал тебе добра.

— Давай представим на секунду — если бы он засунул в жопу своё сраное добро, кем бы я был сейчас?

Возникла пауза, но Никита не ждал ответа. Он снова отвернулся и загляделся на пышный клочок облаков, повисший над домом.

— Кем бы я был…

Лёша подошел в плотную, медленно убрал тёмные, заметно отросшие волосы за ухо. Затем пальцы наткнулись на металл, обвели выпуклые шарики серёжек.

— Прошлое изменить нельзя, — тихо сказал он. — А будущее — можно. Я бы хотел знать, кем ты станешь, если выживешь.

— Я не выживу.

Обхватив острый подборок, Лёша развернул лицо Никиты к себе. Слёзы уже высохли, но горечь осталась. Она всегда оставалась, невыплаканная и жуткая.