Артур Гайе - Сафари

В Моши я кое-как высушил снимки и, так как вскоре после этого судьба подвергла меня длительному сидению дома, я их все проявил, но из них ни один не оказался годным.

Низкие скалистые горы, серо-зеленый занзибарский кустарник, пучки выцветшей сухой травы, между которой проглядывает кирпично-красная земля; известково-белые, рассыпающиеся кости зверей, повсюду свежий и сухой помет. Дрожащий слой воздуха над степью Герарагуа насыщен солнечным зноем. Далеко на западе виднеются в серебристой мгле, закрывая горизонт, дикие формы Лонгидо и Ольдоньо Эбор. На севере поднимаются могучие силуэты Килиманджаро, и плотные облака в виде гусениц ползут по черным массам его горных лесов. Огромная грозовая туча, прямая как башня, застыла над вершиной глетчера.

Бац! Внезапно я во всю длину вытянулся на горячей, как печь, земле: одна нога попала в нору земляного поросенка, а лицо угодило в лепешку гну, к счастью сухую.

— Тьфу, пакость! Дай мне бутылку, я дальше не пойду! — воскликнул я. Утомленный негр испуганно очнулся из полусонного состояния, в котором он двигался, и бросился мне помогать.

— Оставь, мне здесь хорошо лежать, я не пойду ни шагу дальше, — ворчал я.

Пока я вливал себе в рот ужасную жидкость застоявшегося девятичасового чая, смешанного с ручейком пота, лившегося с моего лба, негр поднял упавшее ружье, проверил курок и посмотрел сквозь трубку прицела. Затем он сунул мне его в руку со словами «сава, сава» (в порядке). Смахнув со лба пропитанный потом и жиром хохол, он искоса поглядел на бутылку, облизывая свои засохшие губы.

— На, выпей, — сказал я великодушно. Поднявшись, я, кряхтя, закурил папироску, очистил грязь и пот с очков и поглядел на грозовую тучу над горой.

Через полчаса бесшумно, как вождь индейцев, я огибал большую гранитную скалу. На расстоянии тридцати шагов впереди себя я увидал старого бородатого быка, удивленно уставившегося на меня. Свое удивление он унес с собой в загробную жизнь, так как через десять минут он лежал выпотрошенный в степи, а рядом с ним стоял Деренгиа и, держа высоко в левой руке кусок его печенки, правой отрезал себе аппетитные кусочки, падавшие ему прямо в рот.

Внезапно его блаженный взгляд изменился и стал суров, а замазанной кровью рукой он безмолвно указывал в степь. Я направил глаза по его указанию и увидел сернобыка, самого прекрасного из когда-либо виданных мной; он стоял посреди своего стада на вершине холмика и внимательно разглядывал нас. За таким ориксом, вероятно за этим же стадом, я гнался весь день, чтобы снять его для фильма. Усталость, жажда, голод, злоба и проклятия были забыты. Я мчался за козлом изо всех сил, словно волк на Аляске в ночную стужу, прыгая через камни и корни, обходя осторожно развалившиеся скалы, пробираясь сквозь тернистые кусты, скатываясь по скользящим камням и высохшим руслам дождевых потоков. Я проходил по ярко освещенным, раскаленным отвесам, полз на животе по степной почве, имевшей температуру хорошо вытопленной печи, разрывал себе колени и руки о шипы, прыгал, чтобы спрятаться под укрытие, и обливаясь потом, мчался через ямы, выслеживая зверя до боли в глазах. Наконец я увидел все стадо, стоящее напротив меня, на ближайшем подъеме. Я опять пополз за ним, воя от боли, напряжения и охотничьей страсти, опять подкарауливал и злобно вытирал потные очки — и снова видел на расстоянии пятисот метров чудесного сернобыка, глазевшего на меня с полным сочувствием.

Эта приятная игра продолжалась приблизительно часа два. Я снова и снова подкрадывался к спокойно, по-видимому, пасущимся животным, все осторожнее и тише подходил к ним, и каждый раз, когда я был так близко, что мог бы начать снимать, я видел лишь хвосты, исчезающие в облаке пыли. Под конец я упал в кусты, полные шипов, ободрал себе локти и одну бровь и, припав лицом к земле, так и остался лежать, покорившись своей судьбе. Когда Деренгиа, все время следовавший за мной, захотел вытащить меня за ногу из кустарника, я злобно лягнул его.

Когда мы, шатаясь, с дрожащими коленками, добрались, наконец, при закате солнца к нашему гну, мы увидели кучу коршунов и марабу, бурно заседавших над моим быком и теперь при нашем приближении с возмущенными криками поднявшихся в воздух. Вдруг Деренгиа остановился, дотронулся до моей руки, раскрыл рот и состроил хитрую рожу.

— Погляди, гну еще жив, — пролепетал он на своем языке.

— Ты с ума спятил! — возразил я спокойно и зашагал дальше.