Билл Брайсон - Прогулка по лесам

На одной из стоянок Скайлайн Драйв мы подошли к информационной табличке, которая висела под таким углом, чтобы привлечь внимание читателя к ближайшему спуску, симпатично обросшему гемлоком – темным, почти черным хвойным деревом, по сути характеризующим Блу-Ридж. Эти гемлоки и другие деревья, растущие вокруг тропы дальше, уничтожаются тлей, нечаянно завезенной сюда из Азии в 1924 году. Служащие национального парка, как грустно утверждала табличка, не в состоянии что-то сделать для деревьев. Деревьев слишком много, причем на довольно большом участке леса, для того чтобы было возможно распылять химикаты. Но есть идея. Почему бы не вылечить несколько деревьев? Почему бы не вылечить хотя бы одно дерево? Хорошие новости в том, если верить табличке, что некоторые деревья смогут восстановиться естественным путем через какое-то время. Фух!

Шестьдесят лет назад в горах Блу-Ридж почти не было деревьев. Это были сельскохозяйственные земли. И сейчас еще в лесу тропа часто может привести к останкам старой каменной стены, когда-то огораживающей поле, а однажды мы натолкнулись даже на небольшое кладбище, напоминающее о том, что это была одна из немногих горных территорий во всей цепи Аппалачей, где люди действительно жили. К их неудаче, они оказались не теми людьми. В двадцатых годах прошлого века социологи и другие ученые из городов вторглись на эти холмы и, несомненно, удивились тому, что обнаружили. Здесь процветали нищета и обездоленность. Все эти земли были очень бедными. Большое количество людей обрабатывало склоны, которые шли практически перпендикулярно земле. Три четверти людей на холмах не умели читать. Большинство из них вряд ли вообще ходили в школу. Девяносто процентов детей были внебрачными. Санитарные нормы им были почти неизвестны – только десять процентов домовладельцев имели туалет. Помимо всего этого, горы Блу-Ридж оказались безумно красивыми и очень удобными для получения прибыли от тогда еще нового класса автомобильных туристов. Очевидным решением проблемы стало перемещение людей с вершин гор в низины, где они по бедности нанялись бы на работу к новым хозяевам жизни и стали бы строить трассу для путешествующих туда-сюда по воскресеньям людей, а также превращение всего этого в развлекательную зону в горах с платными лагерями для туристов, с ресторанами, с кафе-морожеными, с мини-гольфом, с суматохой и со всем остальным, что только может принести хотя бы один доллар.

К несчастью для предпринимателей, внезапно наступила Великая депрессия, и коммерческий импульс сразу угас. Вместо этого под социалистическим натиском (хотя вы, скорее всего, никогда не будете использовать этот термин), которым было отмечено президентство Франклина Рузвельта, земля была выкуплена государством. Люди съехали с насиженных мест, а «Гражданское природное общество» стало строить здесь миленькие каменные мостики, шалаши для пикника, центры для посетителей и разные другие нужные туристам штуки. Все это открылось для публики в июле 1936 года. Именно качество строительства в основном и объясняет величие национального парка Шенандоа. И все же это один из немногих примеров человеческого ручного труда («Хувер Дам» – еще один, «Маунт Рашмор», я думаю, третий) в Соединенных Штатах, который не только дополняет, но даже украшает природный ландшафт. Я предполагаю, что это единственная причина, по которой мне нравится идти вдоль Скайлайн Драйв, с ее широкими и так похожими на лужайку обочинами, с ее каменными ограждающими стенами, с кучками живописно посаженных берез, чьи нежные кудри указывают на приковывающие внимание и весьма вдумчиво созданные пейзажи. Вот как (я думаю) и должны выглядеть трассы. По крайней мере, когда-то казалось, что все трассы будут именно такими. Неудивительно, что первые шоссе в Америке назывались аллеями. Так они, собственно, и выглядели: парки с аллеями, через которые вы можете ехать.

Почти ничего из этого духа мастерства не видно на тропе в парке. Да это и не особо ожидаемо на дороге, которая ведет в царство дикой природы. Но все это встречается в приютах и хижинах, в которых есть что-то от живописной неотесанности приютов в Грейт-Смоки-Маунтинс, но при этом они просторнее, чище и лучше сконструированы, а главное – без этих ужасных, наводящих тоску цепных заборов перед ними.

Хотя Кац и думал, что я противоречу здравому смыслу, я все же надеялся на то, что после нашей ночи в лесу мы сможем поспать в приюте. Я каким-то образом чувствовал, что так смогу защитить наш ночлег от кровожадного медведя, да и в любом случае приюты в Шенандоа слишком хороши, чтобы ими не воспользоваться. Все они привлекали нас своим продуманным расположением, хорошим водоснабжением и столом для еды. Две ночи мы сами придумывали, как обезопасить свой ночлег, ну а на третью мы просто порадовались своей удаче, когда услышали совсем рядом раздающийся из леса шум голосов. Мы прошли еще немного и увидели шеренгу марширующих по поляне бойскаутов. Они поздоровались с нами, мы поздоровались с ними, а потом уселись с ногами, свисающими с подмостков, и смотрели, как они наполняют поляну своими палатками и многочисленными вещами. Мы сидели и радовались тому, что нам есть на кого посмотреть. В группе было три взрослых руководителя и семнадцать бойскаутов. Все просто до умиления неумелые. Палатки были поставлены, затем быстро разрушены и опрокинуты. Один из взрослых пошел за чистой водой и провалился в ручей. Даже Кац согласился, что это в сто раз лучше, чем смотреть телевизор. Впервые с тех пор, как мы выехали из Нью-Гэмпшира, мы почувствовали себя знатоками тропы.